— Стоит во дворе со связанными руками! — ответил Абдулмеджит-хан таким тоном, будто он сам поймал и притащил на аркане строптивого гоклена.

— Прикажите привести его в диван!

Хаким имел все основания быть недовольным Адна-сердаром. Ему много рассказывали о сердаре, как о хитром и жестоком противнике. К тому же он, невзирая на приказ хакима, не явился в четверг в Астрабад, просидел это время под видом болезни в Ак-Кала. Неоднократно говорил о нем и Шатырбек, представляя его как весьма опасного противника для Ирана. Конечно, Шатырбек преувеличивал, но хаким был рад, что этот сердар попался ему в руки! Сейчас он ему даст такой урок, что на всю жизнь запомнится!..

Адна-сердар, понурившись, стоял у двери дивана. Увидев хакима, он вздрогнул и торопливо поклонился. Хаким сердито кашлянул и прошел мимо, не повернув головы. Абдулмеджит-хан подтолкнул Адна-сердара к двери.

Хаким долго безразлично расхаживал по комнате. Потом подошел к окну и стал смотреть в темноту. За все это время он не проронил ни слова и ни разу не глянул в сторону Адна-сердара. Абдулмеджит-хан тоже хранил молчание. Постороннему наблюдателю могло показаться, что не живые люди собрались в диване, а темные духи ночи вершат здесь какое-то волшебное таинство. Но посторонних не было никого. Просто три матерых зверя наблюдали исподтишка друг за другом, три волка, один из которых случайно попал в лапы двум другим.

Наконец хаким отвернулся от окна и, подойдя к Адна-сердару, начал рассматривать его, как рассматривают бездушную вещь. Сердар ему понравился: богат — два халата, шелковый вязаный кушак, новые сапоги, дорогая папаха; смел — глаза невеселые, но смотрят дерзко, без приличествующей положению робкой покорности. Огрызаешься, сердар? Ничего, огрызайся, твои острые зубы пригодятся и нам, а средств, чтобы сделать тебя покорным, у нас имеется в достатке!..

— Как же вы, сердар, оказались в таком положении? — спросил хаким, и в голосе его прозвучали умело поставленное участие и мягкий дружеский упрек. — Пришли бы, когда мы вас приглашали, и беседовали бы мы с вами за чашкой чая, а не так вот.

— Болел я, господин хаким! — хрипло сказал Адна-сердар, введенный в заблуждение мягким тоном Ифтихар-хана.

— Гм… болел… — продолжая игру, с сомнением покачал головой хаким. — Знаем мы о вашем недуге… Что же будем делать дальше?

— Ваше слово, господин хаким.

Хаким посмотрел на Абдулмеджит-хана.

— Слыхали? «Ваше слово», говорит… С каких пор вы стали таким уступчивым, сердар? Если бы вы всегда следовали своим словам, не пришлось бы вам стоять сейчас в таком виде. Я свое слово сказал раньше, теперь ваша очередь, говорите вы, только побыстрее, — время позднее.

— Если можно, пусть дадут пиалу воды! — попросил Адна-сердар, давно уже мучимый жаждой.

— Воды вам? — переспросил хаким. — Сначала давайте закончим разговор, а потом не только воды, но и чаю, и вина можно будет выпить, если пожелаете.

— Аллах свидетель, я не виноват, господин хаким! — облизнув губы сухим языком, сказал Адна-сердар. — Трудно разговаривать с народом… Каждый считает себя хозяином страны… Если бы я решал сам… Я готов поровну поделиться с государством всем, что имею!

— Слышите, хан? — снова обратился хаким к Абдулмеджит-хану. — Готов, говорит, поделиться поровну… Очень приятно слышать такие слова. Сколько же у вас лошадей, сердар?

— Четыре, господин хаким!

— Только четыре?

— Да.

— Не больше?

Адна-сердар уловил скрытую в голосе хакима насмешку, понял, что переборщил, и задумался, как вывернуться из щекотливого положения. В этот момент хаким обратил внимание на темную фигуру, стоявшую за спиной сердара. Он поманил пальцем:

— А ну, подойди-ка ближе!.. Ты кто такой?.

— Нукер сердара, ага!

Это был Тархан, захваченный в плен вместе с Аднасердаром.

— Нукер, говоришь? — прищурился хаким. — Скажи, сколько коней у твоего хозяина? Только правду говори, а не то глаза со стороны затылка вынем!

— Мне врать ни к чему! — невесело сказал Тархан. — Четыре коня-производителя у него, ага. Он вам правду сказал…

— Та-ак… А не производителей — сколько?

Опережая ответ Тархана, Адна-сердар поспешно сказал:

— Шестьдесят лошадей у меня, господин хаким! Ровно шестьдесят, можете сосчитать! Половину из них на этой же неделе я…

— Не спешите, — сказал хаким. — Вы обещали поделиться с государством не только лошадьми. Скажите, сколько у вас овец, коров, верблюдов, а потом мы подсчитаем долю государства.

Сердар промолчал, чувствуя, как от размеренного спокойного голоса Ифтихар-хана где-то в душе начинает шевелиться противный червячок страха. Если бы хаким кричал, топал ногами, было бы проще. Но он смотрел ледяным взглядом змеи и ронял слова, как солнце — сосульки с ветвей деревьев. И от этого Адна-сердару становилось зябко, уверенность уходила, уступая место жути. Такое с ним случалось редко, он даже не помнил, когда это было последний раз.

Хаким подошел к Адна-сердару, схватил его за бороду и с силой дернул ее.

— Говори, мерзавец, что тебе дороже — жизнь или имущество?

Голова сердара мотнулась вниз раз, другой, третий. Глаза его чуть не вылезли из орбит, лицо почернело от прилива крови. Это было не оскорбление, это был невиданный позор! Тщетно пытаясь унять мелкую дрожь в коленях, он сказал плачущим голосом:

— Жертвой вашей буду, справедливый хаким, берите все, что хотите, только не позорьте так своего верного слугу!

Хаким отпустил бороду Адна-сердара, брезгливо вытер ладонь полой халата.

— «Не позорьте»!.. Если в течение этой недели лошади не перейдут Серчешму, тогда узнаешь, что такое позор! Глупцы! Я вам покажу, как перечить государству! Сейчас твой нукер отправится в Хаджи-Говшан — говори, что, хочешь передать своим. Выбирай одно из двух — или имущество, или жизнь. Третьего я тебе не оставлю.

— Хаким-ага, нукер ничего не сможет сделать! — взмолился Адна-сердар, поняв, что не удалось провести хитрого хакима. — Лучше я сам поеду туда! Клянусь честью, сделаю все! Может, смогу народ убедить, а не смогу — все, что имею, разделю пополам. Поверьте, справедливый хаким, клянусь аллахом, не обману!

— Нет, теперь не вырвешься из моих рук! — сказал хаким. — Не выпущу до тех пор, пока кони не перейдут Серчешму. Поспеши передать повеление своему нукеру, ибо время не ждет…

Не глядя на Тархана, сердар сказал рвущимся голосом:

— Скажи Илли-хану… пусть обойдет всех… всех гокленов… Пусть поклонится в ноги Аннаберды-хану, Карлы-баю и другим… Пусть приведет две тысячи лошадей… приведет в Серчешму… Если надо, пусть продаст все… все, вплоть до овец. Ничего не жалейте…

Последние слова он выдавил с трудом, представив себе свои необъятные отары, пасущиеся в широкой степи. Мысль, что все это может исчезнуть, была настолько страшной и дикой, что Адна-сердар почувствовал головокружение, прислонился к стене, чтобы не упасть.

Разгадав его состояние, Ифтихар-хан внутренне улыбнулся, весьма довольный собой, и сказал Абдулмеджит-хану:

— Дайте сердару воды. Пусть охладит свое сердце.

Когда Адна-сердар напился, хаким спросил:

— Больше никаких поручений не передадите?

— Нет, справедливый хаким! — с глубоким вздохом ответил сердар.

Тогда хаким повернулся к Тархану.

— Ты слышал, нукер, что сказал твой господин?

Все это время Тархан со злорадством наблюдал за унижением Адна-сердара. Его радовало, что этот грубый, самодовольный человек, не считающийся ни с чем, кроме собственной прихоти, не признающий за людей никого, кроме самого себя, стоит перед хакимом со слезами на глазах. Потом у Тархана мелькнула мысль, что он сам находится не в лучшем положении, но он подумал с равнодушной горечью: «Ай, будь что будет! Все равно плакать обо мне некому!» Однако вспомнил Лейлу и устыдился своих мыслей. Появилось страстное желание вырваться отсюда во что бы то ни стало.

— Слышал, ага! — ответил он на вопрос хакима. — Все слышал!