До наступления сумерек решено было миновать переход Чилинги и таким образом оставить за спиной самую трудную и опасную часть пути.

Недавно прошедший дождь увлажнил землю, и звуки конских копыт гасли, едва успев родиться. Только хлопотливо бормотала речушка да под случайными порывами ветра глухо шумели деревья. В многочисленных дуплах старых деревьев нашли себе приют разнообразные насекомые. Но птиц на ветвях не было, а сами ветви — безлистые, выбеленные солнцем, — напоминали обглоданные кости. Зато молодые деревья стояли зеленые, не сдающиеся осени.

Всадники объехали стороной громадное ореховое дерево, лежащее поперек дороги. Когда-то под его тенистыми ветвями отдыхали путники. Об этом свидетельствовали темные пятна от костров. Были ли это мирные жители, собиравшие сушняк для домашнего очага, или ловкие торговцы контрабандным товаром, или собравшиеся на грабеж разбойники, — дерево всем давало приют. Оно долго жило, много видело и устало от виденного, и прилегло отдохнуть, как старый богатырь, уснувший на полпути к дому, — только сон его был непробуден.

Взглянув на солнце, Адна-сердар приказал сделать короткий привал: к Чилинги уже подошли, нужно было подождать всадников Пермана.

Едва сердар сошел с коня, как Илли-хан, указывая рукой, испуганно закричал:

— Отец, с-с-с-смотри!

Сердар вздрогнул и выругался:

— Чего кричишь?

Однако, глянув по направлению протянутой руки сына, свел крылатые брови и невольно потянулся к сабле: шагах в ста пятидесяти, на противоположном конце поляны лежали два тигра и равнодушно смотрели на всадников. Их желтые полосатые тела почти сливались с листвой кустарника, позолоченной дыханием осени и облитой лучами заходящего солнца.

Сердар оглянулся на своих джигитов, кивнул в сторону зверей:

— Ну, кто самый храбрый? Может, ты покажешь свою удаль? — обратился он к высоченному парню.

— Я на бой седлал коня, сердар-ага, а не на ловлю и потеху, — как бы в шутку отозвался джигит.

— А ты, Тархан, что думаешь?

— Я, сердар-ага, думаю, что нужны два джигита с крепкой рукой и смелым сердцем!

— Только два?

— Да, сердар-ага!

— И один из них, конечно, ты?

— С вашего разрешения да, сердар-ага!

— А кто будет вторым?

Тархан сощурился, пряча усмешку.

— Вторым, думаю, не откажется от случая показать свою храбрость достойный Илли-хан.

У Илли-хана дрогнуло сердце. Его не на шутку испугали слова Тархана, но, стараясь не подавать вида, он высокомерно заявил:

— С-с-сначала сам покажи, что ты м-м-мужчина!

Те из парней, кто присутствовал при ссоре Тархана и Илли-хана во время свадебного тоя у Бегенча, злорадно поддержали Тархана:

— Выходи, Илли-хан, не прячься!

— Принимай вызов, Илли-хан!

— Покажи, на что ты способен, Илли-хан!

Побледневший толстяк пытался отшутиться:

— Т-Т-Т-Тархан и один как-нибудь с-с-справится с этими к-к-котятами.

Выручая сына, Адна-сердар громко спросил:

— Нет больше храбрых?

И сделал движение, словно сам собирался стать рядом с Тарханом.

— Караджа-батыр пойдет! — крикнул кто-то.

Караджа поежился:

— Эй-хо! Когда я отсюда на них гляжу, у меня колени дрожат. А вы говорите…

Джигиты громко засмеялись.

Вперед вышел, запихивая под кушак полы халата, круглолицый крепко сложенный парень, подмигнул:

— Голому вода не страшна! Пойдем, Тархан-джан, нас дома никто не ждет!

Вооружившись боевыми копьями и проверив, легко ли вынимаются сабли из ножен, два смельчака стали осторожно приближаться к тиграм. Звери не обращали на них внимания, однако орлиные глаза сердара заметили, что хвосты тигров нервно извиваются.

Джигиты стояли, затаив дыхание. Подавляющее большинство из них никогда не видело единоборства человека с тигром, а те, кому довелось это видеть, понимали, на какой отчаянный риск пошли два парня ради нелепой прихоти сердара. Да и сам сердар уже сожалел в глубине души, что затеял эту потеху — глупо терять воинов перед началом боя. Надо было просто обойти зверей стороной или в крайнем случае пристрелить их из ружей. Но менять что-либо было уже поздно — парни подходили к тиграм.

— Чего мы стоим? — не выдержав, заволновался Караджа. — Пойдемте ближе, может, помочь придется!

Он тронулся было вслед за Тарханом и круглолицым, но резкий оклик сердара остановил его:

— Назад! Сразу надо было идти, если храбрый такой!

Голос сердара послужил как бы командой для тигров. Они разом сорвались с места и огромными прыжками помчались навстречу джигитам.

— Крепче держи копье! — крикнул товарищу Тархан.

Сам он, уперев древко копья в землю и наступив на него для верности ногой, ждал, пригнувшись, чтобы удар не пришелся мимо цели.

— Я алла!!! — яростно закричал он, увидев прямо перед собой страшную морду зверя.

Отточенное лезвие копья врезалось в толстую шею. Остановленный смертельным ударом, тигр страшно зарычал и, кашляя кровью, рванулся в сторону. Выпустив из рук оружие, Тархан упал на одно колено. Над толпой джигитов пронесся не то вздох, не то стон. Но Тархан успел вскочить на ноги и, предупреждая новый прыжок зверя, обрушил ему на голову саблю. Удар пришелся по переносице, и тигр забился в предсмертных судорогах. Второй зверь, чуть оцарапанный копьем круглолицего джигита, пустился наутек и исчез среди кустарников.

Победителей встретили восторженными криками. Только Илли-хан презрительно хмыкнул и отвернулся, всем своим видом показывая, что такая чепуха не стоит восторгов.

Адна-сердар тяжелым взглядом посмотрел на сына.

Крепость спала. Казалось, мир и покой царили вокруг. Но нет, обманчива коварная тишина ночи. Где-то готовилась месть. Где-то затаилось недоброе ожидание. Где-то в муках и унижении, в бессильных проклятиях безжалостной судьбе билось женское тело. И смерть не так уж далеко была от спящих и бодрствующих…

Джерен было не до сна. Скорчившись в своем углу, сжавшись в комочек, она смотрела на желтый квадратик окна. Мысли ее, презрев запоры, стражу и расстояние, были далеко, в Хаджи-Говшане. Услужливо приготовленная пуховая постель казалась Джерен иглами, готовыми свирепо вонзиться в ее тело, как только она поддастся искушению.

Она поднялась и, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к окну и долго всматривалась в глубину звездного неба. Потом перевела взгляд на высокую крепостную стену, ярко освещенную луной, пробежала глазами по молчаливому ряду домов.

Откуда-то издалека долетел тихий и жалобный зов ная[50], и Джерен вспомнилось родное село, отчетливо встали перед глазами места, где она, еще девочка, играла с подружками в айтерек[51]. Она закрыла глаза и снова задала вопрос, который задавала себе сегодня уже, наверно, тысячу раз: «Неужели теперь я навсегда погребена в этих проклятых стенах? Неужели та капля счастья, что упала на мои губы, — это все, что мне было предназначено в жизни?..»

Снова прозвучал най, на этот раз громче и еще жалобней. Вслед за ним грохнул выстрел, раскатилась частая дробь копыт, послышались испуганные голоса, зовущие на помощь.

Предчувствуя близкое освобождение, Джерен распахнула створки окна.

— Наши!.. Это — наши! — шептала она, вглядываясь в ночь.

Какой-то человек в большой папахе, пробиравшийся около стены дома, замер. Обнаженная сабля в его руке медленно поднималась для удара.

— Кто ты, брат мой? — крикнула Джерен, глотая слезы счастья.

Человек выпрямился:

— Я Тархан. А ты кто?

— Бегенча не видел?

— А, это ты, Джерен, — догадался Тархан и закричал куда-то в сторону: — Бегенч, ай Бегенч! Беги сюда!

Бегенч появился сразу, словно он стоял за углом дома, и Тархан, указав ему концом сабли на окно, убежал.

Джерен протянула из окна руки:

— Бегенч! Бегенч-джан!