— Ты же, наверно, и завязывал, — усмехнулся Ягмур и обратился к Тархану — Случайно, сынок, не встречался тебе поэт Махтумкули?

— Нет, — с сожалением сказал Тархан. — А разве с ним что-нибудь случилось?

— Кто знает… Одному аллаху ведомо. Когда мы из крепости вырвались, его никто не видел. Хорошо, если не попал в руки кизылбашей. Нас освободил из цепей, а сам… С какими глазами мы появимся в ауле? Я готов назад возвратиться, чтобы его выручить!

Перман, справившийся наконец с узлом, заметил:

— Что толку будет от нашего возвращения? Лишними рабами кизылбашей только порадуем. Надо быстрее в аул возвращаться и, если он еще не вернулся, сообща думать, как его выручить.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Тархан.

— Поесть, попить чаю и трогаться в путь.

— А больше никто сюда не придет?

— Сегодня, друг мой, каждый сам ищет свою дорогу. Не припомню случая, чтобы нас так крепко расколотили кизылбаши! Что-то здесь не то. Ягмур-ага говорит, что прошлую пятницу к Шатырбеку приезжал Абдулмеджит-хан со своими нукерами. До самого вечера барабаны били, музыка играла. Ясно, что не заблудился хан.

— Верно, сынок, — подтвердил Ягмур. — Шатырбек имеет за спиной какую-то поддержку. Совру, если скажу, что видел регулярное войско, но Абдулмеджит-хана своими глазами видел — он целый день просидел с Шатырбеком. Его нукеры пировали и пили вино. И еще одного видел — начальника сарбазов Селим-хана. По-моему, он покинул крепость не вместе с Абдулмеджит-ханом и где-то неподалеку были его сарбазы…

Он склонился к костру.

Раскладывая на дастархане лепешки, Перман спросил, понизив голос:

— Ты один, Тархан?

— Нет, — шепотом ответил Тархан.

— Кто?

— Пойдем со мной… Пока Ягмур-ага чай готовит, я тебе покажу кое-что!

— Не шепчитесь, ребятки! — добродушно сказал Ягмур. — Ступайте по своим секретным делам, только к чаю не опаздывайте!

Шагая рядом с Перманом, Тархан спросил:

— О сердаре ничего не слышно?

— А что с ним случится? — равнодушно ответил Перман и вдруг резко остановился. — Постой! Ты почему сердара вспомнил? Уж не Лейла ли с тобой?

— Нет, — сказал Тархан, в глубине души удивленный проницательностью друга. — Лейла далеко.

— Хитришь?

— Нынче все хитрят.

— Кто же все-таки у тебя?

— Придешь — увидишь.

— Женщина или мужчина?

— На что мне мужчина сдался!

Перман шутливо толкнул Тархана в плечо.

— Вот хитрюга, а! Всех обскакал! Другие о животе своем заботились, а он и о добыче не забывал! Ну, если в такой передряге тебе что-либо стоящее попало, снимаю перед тобой свой тельпек! И как это ты ухитрился?

— Как говорили в старину, когда аллах дает рабу своему, он ложит вещь на пути его.

— Хорошенькая?

— Как частица луны!

Переговариваясь, друзья добрались до полянки. Окинув ее взглядом, Перман воскликнул:

— Эге, брат, да ты тут, гляжу, всерьез расположился! Отличное местечко для любви! Думаю, если бы поделили все богатства земли, все равно нам лучше не досталось бы.

Тархан громко крикнул:

— Эй, невеста, выходи из дому! Гостя встречай!

И заглянул в шалаш. Перман пытался рассмотреть, кто это сидит в шалаше, с головой укутанный мужским халатом.

— Пяхей, гелин-джан, как сидишь! — смеясь, Тархан потянул с Лейлы халат. — Ну-ка открывай свое лицо! Покажи нам, кто ты есть!

— У кого же такая маленькая рука, как не у Лейлы! — прогудел Перман и густо захохотал.

Лейла снова съежилась под халатом, но Тархан с мягкой настойчивостью снял его с молодой женщины.

— Теперь уже нечего прятаться, Лейла-джан! У Пермана взгляд, как у орла, сквозь халат тебя разглядел!

Лейла смущенно отворачивалась, пряча лицо.

— Ладно тебе! — вступился за нее Перман. — Иди-ка сюда!

Они отошли в сторону.

— Какой ты счастливый человек! — улыбаясь, сказал Перман. — Тебе везет, как филину. Помнишь, ты говорил: «Поцеловать один раз — и умереть»? Ну, а что теперь еще желаешь?

— Пока ничего, Перман-джан, — ответил Тархан. — Но есть одна мечта.

— Достигший брода достигнет и берега. Знаю, о чем ты мечтаешь!

Лейла подсматривала за ними в щелку между ветками шалаша. Она напряженно вслушивалась, но слов разобрать не могла. Понимая, что речь идет о ней, пыталась догадаться… Вот Перман сказал что-то Тархану. Тот отвечает ему. Смеются. Нет, хорошо смеются, не обидно!

Она невольно сравнивала их: очень похожи на братьев. Оба — рослые, широкоплечие, Тархан даже чуточку пошире в плечах. Но о чем же они все-таки говорят? К какому решению придут?

Закат, пылавший в полнеба, угасал. Острые пики горной гряды медленно теряли свои четкие очертания, расплывались в поднимающейся из ущелий мгле. Но хаджиговшанцы, собравшиеся на окраине аула, не торопились расходиться по домам. Весть о разгроме уже облетела всю округу. Вчера многие из джигитов, потрепанные и прячущие глаза, вернулись в аул. Судьба остальных была неизвестна. И люди высматривали силуэты всадников, которые должны были появиться со стороны Гапланлы. Кто ждал отца, кто — брата, кто — друга. Даже детишки, обычно непоседливые и шумливые, притихли, усевшись поблизости от взрослых.

Старики сидели на вершине пологого холма. Среди них был и Мяти-пальван. Многие считали его счастливым и не без основания: его Джума вернулся целым и невредимым. Мяти-пальван тоже радовался возвращению сына, но и сердито поругал его за то, что не усмотрел за Махтумкули. Старый поэт был для него другом и братом, его отсутствие глубоко печалило Мяти-пальвана. Конечно, мальчик прав, что в такой переделке, когда смерть заглядывает в глаза, за каждым человеком не уследишь. Но ведь ему наказано было смотреть не за каждым, а за Махтумкули! И Мяти-пальван не знал, сильнее ли печалился бы он, случись не вернуться Джуме…

Старики негромко переговаривались.

— Сегодня, возвращаясь с Карабалкана, встретил

Эсена Безрукого. Говорит, что вернулись трое ушедших из Шагал-Тепе.

— Я тоже слышал: младший сын Ораза Гирджика вернулся. А о старшем пока ничего не слыхать.

— Говорят, из Ковли тоже двое всадников вернулись.

— Нет, они еще вчера приехали.

— Вчера — другие, а эти — сегодня.

— О аллах! Я сам говорил с человеком из Ковли — никто со стороны Гапланлы не приходил к ним сегодня!

— Ну, ладно, пусть будет как ты сказал… А только я слышал, что и сегодня двое вернулись.

— Пяхей, не спорьте напрасно! Сейчас слухов, что в Мекке арабов. Один одно говорит, другой — обратное. Пока своими глазами не увидишь, трудно поверить.

— Истинно так! Вчера только кричали, что у кузнеца Шамурада сыновья вернулись, а от них и до сих пор нет никаких вестей.

— Да, как бы бедняга на самом деле без потомства не остался!

Мяти-пальван не вмешивался в разговор. За эти дни он столько наслушался, что, пожалуй, хватит на целый год. Вначале и он ждал: вслед за вестями появятся и те, о ком говорили. Ведь всем известно, что добрую весть не обгонит самый удалой всадник. Но вести оказывались вымыслом. И старый Мяти-пальван устал от бесплодного ожидания.

— Пойдемте по домам, люди, — сказал он, стряхивая пыль с тельпека и надевая его на голову. — Время намаза подходит. Сегодня уже вряд ли кого дождемся.

Старики тяжело поднялись и устало побрели в разные стороны.

Заложив руки за спину и опустив голову, Мяти-пальван шел, думая о Махтумкули, Пермане, Бегенче, обо всех, кто не вернулся из этого несчастного похода. Неужто так и не вернутся?

Около дома Бегенча он задержал шаг, прислушался. Но из кибитки не доносилось ни звука, хотя старая Сабыр-эдже тяжело болела и около нее должны были находиться женщины. Нарочито громко покашливая, Мяти-пальван шагнул к двери.

В слабом свете коптилки беззвучно ползали по стенам кибитки тени. Сабыр лежала, укутанная стареньким одеялом. Вокруг нее сидели женщины. Те, что помоложе, при виде вошедшего зашевелились, поправляя яшмаки, отодвинулись подальше, в тень. И только задумчивая, очень печальная женщина, возле которой прикорнул трехлетиям карапуз, не тронулась с места. Да древняя старушонка, сидящая у изголовья больной, сощурилась, всматриваясь в вошедшего.