Начать проверку оказалось не легко. Послышались недовольные голоса:

— Ни к чему! Что хотим, то и едим.

Петя Солдатов, желая внести спокойствие, объяснил:

— Мы же вас опекаем, для вашей пользы стараемся, товарищи! Вас же обсчитывают…

Но подопечные никак не хотели опеки:

— Ни к чему! Подумаешь, обсчитывают… Сыты будем.

Тогда Петя пошел в лобовую атаку. Ои взял со стола бутылку с пивом.

— Это какое, по-вашему, пиво? Ленинградское? Ничего подобного. Самое что ни на есть жигулевское.

Марина и Тоня с удивлением смотрели на участников банкета. Из двадцати двух человек, сидящих за столом, слепой был только один. Он скромно сидел в самом конце стола, шаря рукой по тарелке, — видно, искал то ли вилку, то ли хлеб. Все остальные, судя по тому, как они вперили взоры в наклейки на бутылках, обладали завидным зрением.

Наглядная агитация Солдатова возымела свое действие. Активные, вполне зрячие деятели по трудоустройству и воспитанию слепых по команде председателя вышли из-за стола.

— А ну, давай, ребятки! Посмотрим…

Появился важный, неприступный, как всегда, Сметанкин. По требованию Пети Солдатова принесли весы. Петя, как заправский специалист, сразу установил, что прибор для определения массы какого-либо тела путем сравнения ее с массой условно принятой единицы врет на тринадцать граммов в сторону увеличения определяемой массы.

Петя укоризненно покачал головой и деловито спросил Сметанкина:

— С чего начнем? С семги или со сливочного масла?

Около арки, ведущей в раздаточную, столпились официантки в воскресных голубых платьях. Посетители прервали приятный процесс насыщения и с любопытством поглядывали на комсомольцев. Только двое клиентов, судя по всему — связисты, продолжали спор о преимуществах подземного кабеля перед воздушной.

— Как будем семгу взвешивать — по порциям или общим количеством? Сколько положено по раскладочке?

Оказалось, что в десяти порциях не хватило в общей Сложности двухсот граммов семги. В каждой порции заливной осетрины недоставало по пятнадцати — двадцати граммов.

По мере взвешивания закусок атмосфера в зале накалялась. Не только участники банкета, но и обычные посетители начали выражаться далеко не на дипломатическом языке:

— Жулье!

— Ворюги!

— Проходимцы!

Высокая полная женщина принесла со своего стола порцию кетовой икры и две порции студня.

— Проверьте заодно. Я не притрагивалась.

Петя взвесил. Студня оказалось по норме, в икре не хватило девятнадцати граммов. Гражданка закудахтала:

— Я же вижу! Разве это порция? Положили, как кошке.

Ее супруг смущенно сказал:

— Анюта! Ну какая тебе разница…

— А ты не лезь не в свое дело! С твоей деликатностью пропадешь.

Возгласы публики стали еще более энергичными, когда был объявлен результат проверки ликеро-водочных изделий.

— На Сметанкина посмотрите! Ишь морду наел! В семь дней не оплюешь…

— А где самый главный? Где директор?

Петя Солдатов, собрав со стола свои записи, сказал, обращаясь к участникам банкета:

— Извините за беспокойство. Можете с успехом продолжать.

— Спасибо! — послышалось в ответ. — Молодцы, ребята, здорово прищучили…

Петя с утонченной вежливостью пригласил Сметанкина, не проронившего во время проверки ни одного слова:

— Пройдемте в контору!

Впереди шли комсомольцы, провожаемые одобрительными возгласами посетителей. Чуть поодаль шагал Сметанкин. Старшая официантка Нюра Смирнова подхватила весы и помчалась с ними, словно за ней гнались. Кассирша, недавно поступившая и поэтому еще полная свободомыслия, звонко произнесла:

— Лебединая песня нашего шефа! Пришла ему пора худеть…

Буфетчица Сима со злостью перебила ее:

— Топишь? Тебе не жалко! Какого человека, бандиты, погубили!

…Стряпков, всегда входивший в «Сеть» с черного, служебного, хода, увидев двигающуюся ему навстречу траурную процессию, пулей проскочил коридор, волчком покрутился около раздаточной и, бледный, вспотевший и голодный, выскочил из ресторана через парадный ход.

Без боя заняв у несопротивляющегося противника контору, Петя Солдатов сел за письменный стол, деловито пододвинул счеты и объявил:

— Приступим к составлению акта. Мариночка, распорядись, чтобы разыскали директора. Тонечка, пригласи двух свидетелей.

Девушки, смотревшие на. Петю обожающим взглядом, выпорхнули из конторы.

— Доигрались, гражданин Сметанкин, — сухо начал Петя разговор с шефом. — Солидно дело поставили. Ни одного продукта полностью не отоваривали.

В контору вошел уполномоченный от банкета «слепых»:

— Товарищ контролер, объясните, пожалуйста, как нам с ними расплачиваться — по счету или по фактической подаче?

— Конечно, по фактической, — рассудил Петя. — Впрочем, я здесь не хозяин. Спросите у администрации.

— Вы больше чем хозяин, — польстил уполномоченный. И, обозлившись, добавил в адрес Сметанкина — Не этого же борова хозяином считать… Ишь разнесло, как от водянки.

— Попрошу, гражданин, не выражаться, — строго сказал Петя. — За свои поступки виновный ответит перед законом, но его поступок не дает вам права на невыдержанность.

Петя поистине был великолепен. Жаль, что Марина и Тоня не видели его в этот момент. Особенно Марина…

Составление акта шло полным ходом. Свидетелей явилось больше, Чем требовалось. Приплелся один из связистов с предложением поменять воздушку на кабель. Его под общий смех выставили. Улыбнулся даже Сметанкин, хотя ему было не до смеха.

Дело шло к концу, когда появился гардеробщик Прохоров, посланный за директором Латышевым. По старой интендантской привычке Прохоров приставил руку к картузу:

— Разрешите доложить?

— Прошу.

— Алексей Потапыч сказал, что не придет.

— Вы объяснили ему, что здесь происходит?

— Со всеми, извиняюсь, деталями.

— И он сказал, что не придет? Странно…

— Ничего странного, товарищ начальник. Он сказал мне: «Пойду, говорит, непосредственно в милицию… с чистосердечным признанием. Они люди деловые, лучше мою психику поймут…»

— И пошел?

Сметанкин плюнул. «Тонап» кренился все сильнее и сильнее, черпал бортами воду. Команда без сигнала покидала пиратское судно. На капитанском мостике никого не было. Командир в это время только начинал издавать душераздирающие стоны. Перепуганная Марья Павловна принялась отпаивать его молоком. Дверь скрипнула, на пороге появилась Зойка. Увидела распростертое тело отца, кинулась к нему:

— Мамочка! Что с ним? Неужели это я его убила? Вася! Скорее сюда!

Кто без греха — пусть кинет в Зойку камень! Кто в детстве или в юности не ссорился со своими родителями? Редкие удерживаются от нанесения обид матери и отцу. Конечно, ссора ссоре рознь, да и обиды бывают разные. Один оставит без ведома старших школу; другой не подумавши брякнет насчет стариковской отсталости и непонимания сегодняшнего дня; третий, позабыв, что он дома, закурит за обеденным столом, и отец с укоризной промолвит: «Дожили, мать! Сын-то дымит!»

Всех вариантов обид не перечесть — их много. Одни, как крошки, легко смахнуть с житейского стола, другие встают между близкими людьми глухой стеной взаимного непонимания, и кажется, ничем эту преграду не сокрушить.

Руководимая своей чистой совестью, возвращалась Зойка в родной дом. Шла и уговаривала не столько Васю, сколько самое себя:

— Он же у меня старенький. Нервы у него потрепаны. Такую жизнь прожить — не шутка. С восьми лет работать начал. Я приду сейчас, улыбнусь, он и расцветет. Мы с ним сразу помиримся. Ты понимаешь, Вася, если с ним что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу. Он такой у меня хороший, честный, только горячий уж очень.

И вдруг — распростертое, почти бездыханное тело на полу.

— Мамочка! Милая! Что с ним?

— По-моему, пищевое отравление… молоком отпаиваю; Подыми голову ему, подержи. Пей, Жора…