— Какие листовки? — недовольно поморщился Василий.

— Вы же приказывали, сами и должны знать.

— Так это не листовки, а призывы, всего одна фраза: «Отомстим гитлеровцам за смерть советских летчиков!»

— Про это я и веду речь. Ладно бы один раз расклеили, а то ведь каждый день, и все в одном месте, на кладбище. А немцы, думаете, дураки? Выследят и поймают кого-нибудь...

— Может, нам с перепугу всю работу свернуть, носа нигде не показывать? — в гневе сказал Василий и стукнул кулаком по столу.

— Василий! Правильно он говорит, — поддержал Петра Максим Плотников. — Когда мы по всему городу расклеиваем листовки — попробуй поймай нас. А тут каждый день и все в одном месте. Сами палец Стоянову в рот кладем. Смотри, как бы он у нас руку не оттяпал.

— Ладно, — примирительно сказал Василий. — С этим вопросом кончено... Костя! Скажи Андрею, чтобы с утра передал в группы: пусть прекратят клеить листовки на кладбище.

— Теперь надо решить, что делать с Маниным, — напомнил Вайс.

— Где он сейчас?

— Остался у рыбака.

— Это у Глущенко, наверно?

— Да, у него.

— Завтра вместе сходим к нему, хочу сам побеседовать. А с Раневской и Мусиковым ты, Сергей, не затягивай. Поручи Пазону, поручи другим ребятам, и чтоб глаз с них не спускали. Мусикову Тарарин завтра же на заводе передаст задание штаба убить немца. Потом доложите, как он выполнит. Ну что? Если больше вопросов нет, можно выпить за скорейшее освобождение.

— А как с первомайским праздником? — спросил Тарарин.

— По-моему, ясно. Ведь договорились уже. Ты, Георгий, готовишь лозунг для завода «Гидропресс». Кому вывешивать — сам назначишь. Перцев обеспечит лозунг для кожзавода, Лихонос на вокзале. В ночь на Первое мая и вывесят... — Василий оглядел всех, остановил взгляд на брате. — Что-то вы, Костя, с зондерфюрером Диппертом долго тянете?

— Где ж его взять? Уже неделя, как он в Германию укатил, и никто не знает, когда вернется. Может, его сами немцы теперь расстреляют. У нас ведь что получилось? На подсобном хозяйстве огромный семенной запас был заложен. Кто-то еще осенью бирки на мешках перевесил. Яровые озимыми пометили, а озимые — яровыми. Так и посеяли. Теперь снег сошел, а на полях ни одного всхода. Сейчас озимые сеять заканчивают...

— Вот это уж зря. Наши придут, а вместо хлеба — солома. — Василий вспомнил Акименко, который рассказывал ему об этом.

— Что теперь сделаешь? Не идти же к немцам с повинной. Да и не известно, кому еще урожай убирать придется. — Константин Афонов встал из-за стола.

Поднялся и Василий, расправил ремень на гимнастерке, спросил:

— Ночные пропуска у всех есть? — и, получив утвердительный ответ, добавил: — Тогда пошли, поздно уже.

Все направились к двери и по одному стали выходить на улицу.

Только Петр Турубаров остался на ночь у Максима Плотникова.

Николай Кондаков жил на одной улице с семейством Перцевых.

В последние дни апреля он случайно заскочил к соседям по какому-то пустячному делу. Федор Перцев малевал первомайский лозунг на полотнище красного ситца. Он развел зубной порошок и клей в небольшой стеклянной банке и выводил кисточкой жирные буквы.

— Чем это ты занялся? — удивленно опросил Кондаков.

— Не видишь? К Первому мая готовлюсь.

Кондакова даже в жар бросило от такой находки: «Сотня обеспечена!»

— Ты что же, сам придумал или кто посоветовал? — с безразличным видом поинтересовался он.

— А зачем тебе знать?

— Так и я бы мог помочь.

— Это надо обмозговать... Есть тут один человек. Могу свести тебя с ним. — Федор опустил кисточку в банку и вытер руки.

— Не художник ты, сразу видно, — Кондаков взял кисть и стал подправлять неровные буквы. — Что за человек? — спросил он между делом. — Где работает?

— На «Гидропрессе» слесарничает... Коммунист.

— У немцев регистрировался?

— Нет.

— Значит, настоящий... Я, наверно, и сам его знаю. Я там со многими знаком. — Кондаков продолжал старательно подправлять кривые буквы. — Фамилия-то его как?

— Афонов Василий, — проговорил Федор и сразу же спохватился, что сболтнул лишнее.

Но Кондаков будто не слышал его слов и продолжал водить кисточкой по кумачовому полотнищу.

В этот день он задержался у Перцевых дольше обычного. Смеялся, шутил, ругал немцев, а перед уходом попросил Федора познакомить его с Афоновым.

Но через несколько дней он решил не ждать этой встречи. Уж очень заманчиво было получить деньги за незарегистрированного коммуниста.

Сразу же после первомайского праздника Кондаков донес в СД-6 и на Перцева, и на Василия Афонова.

В русскую вспомогательную полицию он давно не ходил, потому что был обижен на Стоянова. Пообещав орден за выдачу Костикова, начальник полиции не сдержал своего слова. Больше того, он не заплатил Кондакову за других комсомольцев, которых удалось задержать по найденным у Костикова клятвам. «Черт с ним, с орденом, — в конце концов решил Кондаков. — А денег жаль... Ведь по моему следу на всех вышли».

И он порвал отношения со Стояновым, но исправно сотрудничал с шефом зондеркоманды СД-6. Гауптштурмфюрер Миллер, а впоследствии и штурмбаннфюрер Биберштейн всегда аккуратно выплачивали деньги. И хотя они были фальшивыми, Кондаков охотно брал их, так как не знал об этом.

Затея с лозунгами не удалась. В ночь на Первое мая гитлеровцы усилили охрану промышленных предприятий города. И утром на крыше управления кожзавода полоскался по ветру обрывок красного ситца — все, что осталось от лозунга, который поспешили содрать охранники.

Василий огорчился. Ни погожий, солнечный день, ни передача из Москвы, которую он слушал накануне, не радовали его. Он послал Андрея Афонова предупредить членов подпольного штаба, чтоб завтра, 2 мая, к трем часам дня все собрались у него. Лишь когда высоко в небе появилась большая группа советских бомбардировщиков и бомбы посыпались на немецкие батареи, стоявшие на берегу залива, Василий несколько успокоился. И уж совсем повеселел, увидев, как два «мессершмитта», объятые пламенем, рухнули в море.

Правда, один советский истребитель был тоже подбит. Оставляя в воздухе дымный след, он со снижением уходил в сторону Ростова. Но вот от самолета отделилась маленькая точка, и мигом распахнулся белый купол парашюта. Восточный ветер нес летчика на окраину Таганрога.

В тот же день Василию доложили, что командир эскадрильи 620-го истребительного полка капитан Попов с перебитой рукой доставлен немцами в госпиталь военнопленных.

— Молодец! Замечательно дрался. Таких в первую очередь выручать надо... Постой-ка, постой-ка, Костя. Какой ты назвал истребительный полк?

— Шестьсот двадцатый.

Василий вспомнил, что еще вчера в разговоре с летчиком Маниным он слышал номер этой же части. Манин рассказывал, что служил в 620-м истребительном полку. Это натолкнуло Василия на новую мысль.

— Вот что, Костя! — обратился он к брату. — Свяжись немедленно с Вайсом и передай: пусть сходит в госпиталь и выяснит у Попова, знает ли он капитана Манина. Это очень важно.

Когда Константин ушел, Василий задумался: «Если Манин действительно летчик, он не может быть провокатором». К летчикам Афонов относился с особым доверием. Читая в газетах о подвигах Чкалова, Громова, Водопьянова, Василий втайне завидовал им. Летчики стали для него символом стойкости и преданности Родине. Это мнение укрепил в нем и случай с двумя советскими летчиками на Таганрогском аэродроме.

Под вечер Сергей Вайс сообщил Василию, что виделся с капитаном Поповым.

— Ну и что он сказал?

— Манина знает хорошо. Он тоже командовал эскадрильей в этом полку. Был сбит в конце января в районе станции Пролетарская.

— Значит, все правильно. Не он выдал Сахниашвили... В каком состоянии этот Попов?

— Осколок у него из руки вытащили. Ранение легкое. Температурит немного, но ходит. Сармакешьян ему операцию делал. Говорит, через несколько дней можно выписывать.