Медлить было нельзя. Он выставил уже подготовленное стекло, выбрался из барака и в три прыжка оказался возле колючей проволоки. Вокруг никого не было. Прижавшись к сырой земле, на животе прополз он под этим препятствием и спрыгнул с обрыва в небольшой овражек. Пока все шло гладко. Только штанина, зацепившаяся за колючую проволоку, была разорвана. Пробежав около двухсот метров, Манин выбрался из оврага и очутился на улице города. Сердце готово было выскочить из груди. Он остановился, глубоко вздохнул, огляделся. По тротуарам, вперемежку с жителями, деловито расхаживали немцы. Мысленно повторяя про себя маршрут, летчик независимой походной пошел по улице.

...Вот и маленький дом с палисадником. На калитке табличка на немецком и русском языках: «Врач-хирург Мартирос Сармакешьян». Дверь отворила жена хозяина. Вскоре, проводив больного пациента, показался и сам Сармакешьян.

На другой день к Манину прибежала Лидия Лихолетова. Волнуясь, она рассказала, что в лазарете немцы ведут допрос обслуживающего персонала, допытываются, куда скрылся пленный летчик.

— Для безопасности вам лучше отсюда уйти. Паспорт на чужую фамилию уже подготовлен. Пойдемте я провожу вас в русскую городскую больницу. Доктор Сармакешьян ожидает вас там, — скороговоркой выпалила она.

Манин решил не подвергать девушку опасности и попросил, чтобы она одна шла впереди, указывая дорогу. Подойдя к третьей больнице, он вошел в нее. Сармакешьян принял его и, задавая обычные вопросы, придвинул потрепанный паспорт с фамилией Дурнев.

— Так, гражданин Дурнев, вас следует положить в больницу, — сказал он, кивая на отвернувшуюся санитарку.

— Придется лечь, раз надо лечиться.

...Но в больнице Манин пробыл немногим больше недели. Вайс узнал, что немцам известно, где скрывается русский летчик. Сам Вилли Брандт собирался приехать за ним в больницу. Лихолетова вновь увела Алексея Манина, теперь уже на квартиру Пазона.

Василию доложили, что бежавший из плена летчик находится в безопасности.

...А через три дня он неожиданно исчез. Убежал через окно, даже не попрощавшись с гостеприимными хозяевами. В этот же вечер гитлеровцы арестовали аптекаря Сахниашвили. Руководители подпольного центра насторожились. Василий срочно вызвал Сергея Вайса.

— Я уверен, что нам подсунули провокатора, — сказал он. — Этот Манин водил нас за нос. Видимо, плохо работает наша разведка. Неужели история с Морозовым ничему еще нас не научила! Нужна сугубая осторожность.

— Наоборот, мы слишком увлекались разведкой, а о контрразведке совсем не думаем.

— Вот и займись этим. Кому, как не тебе, ее налаживать.

— Да... Нелегкое дело. — Вайс поморщился, почесал затылок. — Но попробую.

— Ну, ну! Действуй. Время сейчас горячее. Немцы насторожились.

— Не знаю, что и думать, — сказал Вайс. — Здесь дело было верное... Ошиблись мы, значит. А я думал, на летчиков можно положиться.

— Насчет летчиков ты зря. По одному обо всех судишь. А слышал, что вчера на аэродроме случилось?

— Да. Сегодня утром их хоронили.

По улицам Таганрога медленно двигалась траурная процессия. Впереди со спущенными бортами черепашьей скоростью полз грузовик, на котором увитые черными лентами стояли два некрашеных гроба. За автомашиной нестройными рядами вышагивал целый батальон гитлеровцев. А позади, сверкая золотом труб, шествовал военный оркестр. Скорбные звуки похоронной мелодии плыли над городом.

Возле кладбища процессия остановилась. Фашисты бережно подняли на плечи оба гроба, пронесли их мимо могил с крестами и обелисками и поставили возле двух свежевырытых ям. Обер-лейтенант — командир батальона — обратился к солдатам с речью. Толпы собравшихся вокруг жителей слушали его непонятные отрывистые слова.

Потом под троекратный ружейный салют фашисты опустили гробы в могилы, и солдаты, вытянувшись цепочкой, по очереди бросали на них горсти земли. Над выросшими холмиками гитлеровцы укрепили дощечки. На одной из них на русском и немецком языках было написано: «Здесь похоронен русский летчик, капитан Егоров, павший смертью храбрых на таганрогском аэродроме 17 апреля 1943 года». На второй вместо фамилии было написано: «Неизвестный русский летчик».

Гитлеровцы почтили погибших минутой молчания, потом по команде обер-лейтенанта построились в колонну и под бравурный марш духового оркестра покинули городское кладбище.

...Густая дымка висела над городом. Неожиданно на немецкий аэродром, расположенный на окраине Таганрога, спикировал советский бомбардировщик Пе-2. Не сбросив бомб, он взмыл в безоблачное небо и унесся навстречу солнцу. Вскоре после этого над притихшим аэродромом показалась целая эскадрилья краснозвездных истребителей. Разомкнув строй, они выпустили шасси и начали заходить на посадку.

Первая пара приземлилась точно у выложенного «Т» и, быстро освободив полосу, порулила на стоянку. На границе аэродрома летчики выключили моторы и, когда пропеллеры их истребителей перестали вращаться, увидели немцев, которые с автоматами и пистолетами бежали к ним со всех сторон. В это время над посадочной полосой, почти касаясь колесами земли, гасили скорость еще два советских истребителя. Но вот они, видимо поняв оплошность, взревели моторами, поджали под себя шасси, понеслись на бреющем полете прочь от вражеского аэродрома. Вслед за ними умчались и остальные. Над летным полем воцарилась тишина. И в этой тишине отчетливо послышались вздохи запускаемых моторов на двух одиноких краснозвездных истребителях. Медленно проворачивались лопасти винтов, из патрубков струился сизый дымок, но перегретые моторы не запускались. А гитлеровцы были совсем уже рядом. И ведущий пары капитан Егоров решил принять неравный бой. Он понял, что штурман бомбардировщика, который вел их группу из тыла на фронтовой аэродром, допустил непоправимую ошибку: вместо Ростова он завел их к противнику. Горизонтальная видимость во время полета была плохой, и летчики-истребители безраздельно доверились лидеру. Заходя на посадку, они видели немецкие самолеты, стоявшие на земле, но были уверены, что это трофейные машины. Ведь Советская Армия наступала. На многих наших аэродромах между Волгой и берегом Азовского моря стояли немецкие самолеты. Двум советским летчикам пришлось расплачиваться за ошибку штурмана и свою беспечность. В их распоряжении было личное оружие. По одному пистолету. Всего две обоймы — шестнадцать патронов на каждого. Прогремел одинокий выстрел. Первым повалился на землю высокий гитлеровец, успевший подбежать к советским истребителям ближе других. Остальные метнулись в сторону, залегли.

Горохом рассыпались автоматные очереди. Короткими перебежками подвигались немцы к двум одиноко стоявшим советским истребителям, которые поблескивали красными звездами на фоне машин, меченных черными крестами и фашистской свастикой. Уже более десяти гитлеровцев валялось вокруг, когда Егоров приставил пистолет к виску. У него оставалась одна пуля.

Его ведомый в горячке боя расстрелял все шестнадцать патронов. Бензиновый бак в самолете был пробит автоматной очередью. Под ногами, по полу кабины растекся бензин.

Немцы не заметили, как летчик чиркнул спичкой. Они только увидели, как захлопнулся над его головой фонарь кабины и тут же пламя мигом охватило машину.

Гитлеровцы бросились прочь от русского истребителя. Даже умирая, безоружный советский летчик заставил их отступить.

Враги хоронили летчиков с почестями. Командир 111-й пехотной дивизии генерал Рекнагель решил поднять боевой дух «непобедимых» солдат великой Германии: после разгрома и пленения 6-й армии фельдмаршала Паулюса, после панического бегства с просторов Кубани и Дона солдаты фюрера стали слишком часто сдаваться в плен.

Вот почему обер-лейтенант обратился на кладбище с речью к своим подчиненным. Он призывал солдат помнить о подвиге их врагов — русских летчиков, которые предпочли смерть позорному плену.

Жители Таганрога ежедневно носили на могилы героев живые цветы. Подпольщики расклеивали на городском кладбище листовки с призывами отомстить немцам за смерть советских летчиков.