— Принеси еще водички. В горле все пересохло.
И опять он звучно пил большими глотками. И Морозов и Афонов пристально смотрели на него, пытаясь понять то, что услышали. Вдруг пустой стакан выскользнул из руки Каменского и, упав на пол, не разбившись, покатился в сторону.
— Ладно, иди домой, отдыхай, — буркнул Василий, поднимая стакан.
Каменский тяжело встал с табуретки. Когда он вышел, Василий спросил:
— Ну, что скажешь?
— Не верю. Тысячу раз пусть рассказывает эту байку, все равно не верю. Давай размышлять здраво. Допустим, его действительно приняли за предателя, но ведь он отрицал это. Неужели только по подозрению его приговорили к расстрелу?
— Ну, а если все же приговорили? Если не разобрались и все-таки решили расстрелять? Что тогда? — Василий не спускал глаз с Морозова.
— Тогда? — переспросил тот. — Зачем тогда отправлять куда-то да еще по железной дороге? Ведь идет война. Расстреляли бы прямо в Ростове.
— Правильно, Николай! Правильно мыслишь. И я о том же подумал. И Пономаренко этот из головы не выходит. Как с пробковым поясом утонуть можно? Мне тут недавно рассказывали, что к нашему берегу советского летчика прибило. Немцы его вытащили. Ни одной раны на теле, а мертвый. Видно, от разрыва сердца погиб или от жажды. Говорят, его на поясе больше месяца в море болтало. От самой Керчи сюда принесло. А Пономаренко почему утонул? Не мог он, по-моему, пояс бросить.
— Да. Это еще одна загадка, — согласился Николай и, немного помолчав, добавил: — Василий, а ты не допускаешь, что их немцы могли поймать? Одного убили, второго завербовали.
— И такой вариант возможен.
Василий встал, озабоченно прошелся по комнате.
— На всякий случай надо принять меры предосторожности, — посоветовал Морозов. — Кого он знает из нашей организации?
— Для явочной квартиры я им давал адрес Пономаренко на Ново-Тюремной, двадцать восемь и дом тестя Каменского по Донскому переулку. А из людей, кроме меня и Кости Афонова, он знает Юрия Каменского, мою сестру Таисию и Максима Плотникова. Больше, пожалуй, никого. Но я просил их передать на ту сторону, что в организации у нас около ста человек народу.
— Может, убрать его, пока не поздно?
Василий вскинул брови, смерил Николая суровым взглядом:
— Ты сейчас сам говорил, что по одному подозрению не могли наши человека к расстрелу приговорить. На каком же основании здесь такое предлагаешь?
— Ты прав, не то я сказал... Просто голова кругом идет. — Морозов смущенно потер рукой лоб. — Он хоть рассказал на той стороне о немецком наступлении?
— Говорит, рассказал, только ему не поверили. — Василий поднес стакан к глазам и через донышко посмотрел на Морозова. — Чужая душа — потемки. Вон через кривое стекло и то лучше видно.
— Нет, Василий, так работать нельзя. Мы должны быть уверены в каждом человеке, обязаны лучше проверять людей. А то на такое важное задание послали человека, а теперь гадаем о каждом его слове...
В самый разгар спора в комнату вошел Михаил Данилов.
— Немцы Севастополь взяли, — взволнованно проговорил он.
Морозов посмотрел на часы. Стрелки показывали одиннадцать.
— Ты что, передачу слушал?
— Какую там передачу! По всему городу фрицы объявления вывесили. Кричат на все лады, что Севастополь пал. Перечисляют, сколько пленных взяли, какие трофеи достались.
— Ладно. Дядя Миша, иди домой и жди меня. Сегодня в двенадцать часов послушаем, что нам Москва скажет...
— Как, Николай, будем поступать? — спросил Василий, когда Данилов ушел.
— Надо срочно проверить Каменского в деле. Дать ему какое-нибудь задание. Ему одному. По тому, как он выполнит его, многое станет ясным. Кроме того, следует установить за ним наблюдение.
На другой день Морозов пришел к Афонову раньше обычного. Опустившись на стул, он оперся локтями на расставленные колени, обхватив голову руками.
— Николай, что случилось? — настороженно спросил Василий.
— Дело дрянь. Сегодня ночью арестовали Михаила Данилова. К счастью, во время обыска приемник не обнаружили...
— Кто арестовал, немцы или русская вспомогательная полиция?
— Жена сказала, что были немцы. Перерыли книги, белье, но ничего не нашли. Как думаешь, это не Каменский?
— Думаю, что он ни при чем. — Василий махнул рукой. — Во-первых, Каменский Данилова в глаза не видел и ничего о нем не знает. Во-вторых, если это он предал, то в первую очередь нас бы с тобой взяли. Тут другое быть может. Когда немцы регистрацию коммунистов объявили, Михаил по глупости чуть не первым зарегистрировался. Может, поэтому его и арестовали.
— Может быть, все может быть. — Морозов встал, выпрямился. — Важно, как он на допросах себя поведет. Я на твоем месте ушел бы на время из этого дома.
— Пожалуй, ты прав. Береженого бог бережет. Только куда идти?
— Перебирайся ко мне в землянку. Сейчас, в жару, там одно удовольствие.
— Согласен. А сейчас надо кого-то послать к Даниловым, приемник перепрятать.
— Раз при обыске не нашли, там уже искать не будут. Теперь это самое надежное место. Если, конечно, Данилов не раскроется.
— Данилов не раскроется, — уверенно сказал Василий. — Я его хорошо знаю.
— Что ж, тебе виднее, — сказал Морозов и, нервничая, прошелся по комнате.
— Василий! Как же нам все-таки быть с Каменским? — через некоторое время спросил он.
— Каменский сегодня утром в Матвеев Курган на жительство переезжает.
— Это еще почему? — удивился Морозов.
— Говорит, нашел там работу. В Таганроге оставаться не хочет. Струсил. Просил не считать его больше членом подпольной организации. Но поклялся, что сохранит в тайне то, о чем знает.
— Час от часу не легче, — Морозов глубоко вздохнул, направился к выходу. Но перед самым его носом дверь распахнулась, и через порог переступил Данилов.
Николай и Василий замерли от неожиданности. Им казалось, что вот-вот вслед за Даниловым появятся немцы. Но тот плотно прихлопнул дверь и, улыбаясь, прошел в комнату.
— Ты откуда взялся? Тебя же арестовали, — первым спросил Морозов.
— Вот ведь какая кутерьма приключилась, — рассмеялся Данилов. — Нашлась сволочь, донесла, что я коммунист с тридцать второго года. По доносу меня взяли. Привезли в полицию. Следователь кричит: «Коммунист? Скрываешься?» Я ему и говорю: «Зачем скрываться? В первый же день зарегистрировался, можете проверить...» Отправил он меня в каталажку, а утром вызвал опять и выгнал домой. Вероятно, проверил, что я не наврал. А я сразу сюда. Прибежал вас успокоить. И с приемником все в порядке...
— Смотри-ка, как новые власти свою гуманность показывают, — усмехнулся Василий. — Впору хоть самому идти регистрироваться.
— Им это выгодно, может, кто-нибудь на это и клюнет, — сказал Морозов. — Но меня туда не заманишь. Знаю я их кухню...
— Не дождется и меня господин Ходаевский, — усмехнулся Василий.
— Постойте-ка, — перебил Данилов. — Мне в камере один говорил, что Ходаевского вчера сняли с должности. Теперь бургомистром какой-то Дитер назначен.
— Чем же им Ходаевский не подошел? — удивился Морозов.
— Говорят, за интриги какие-то его прогнали. Тот, что в камере сидел, в бургомистрате работал. Их там несколько человек вчера арестовали.
— И Ходаевский сидит?
— Нет, Ходаевского пока не тронули.
— Ну и дела! — усмехнулся Василий. — Грызутся звери. — Потом повернулся к Данилову и ласково коснулся его плеча: — Рад я за тебя. Дешево ты отделался, — и, подмигнув Николаю, весело добавил: — Так что поживи в своей землянке один.
* * *
Весь июль на фронте громыхала артиллерия. Иногда снаряды дальнобойных орудий долетали до Таганрога и рвались на его улицах. Советские самолеты появлялись над городом и с большой высоты бомбили колонны гитлеровских войск.
Но гораздо чаще в небе проплывали большие группы фашистских бомбардировщиков. С надрывным воем летели они на восток, туда, откуда доносился гром неутихающего боя. Никогда еще жители Таганрога не видели такого огромного количества немецких самолетов. Казалось, всю свою авиацию Геринг сосредоточил на этом участке фронта.
