– Ой, вот уж это чушь.

– Нет, не чушь! Я мизинца его не стою. – Мэвис откинулась назад и подняла заплаканные глаза на Еву. – Я такая глупая…

– Ты вовсе не глупая. Это сейчас ты глупости говоришь.

– Я же даже школу не кончила. Сбежала, когда мне было четырнадцать, а они меня даже искать не стали.

– Твои родители были дураками, Мэвис, но это еще не значит, что ты тоже глупая.

«А мои были монстрами, но это еще не делает меня монстром», – добавила она про себя.

– Что я собой представляла, когда ты меня арестовала? Все, что я в жизни знала, – это лохотрон. По-крупному, по мелочи… Шарила по карманам, тырила бумажники или подыгрывала другим лохотронщикам.

– А ты посмотри на себя сейчас! Самый замечательный парень на свете тебя обожает. Ты сделала потрясающую карьеру. У тебя будет ребенок. Ой, только, ради бога, не надо больше плакать! – умоляюще воскликнула Ева, когда Мэвис снова полезла за платком.

– Да, но я абсолютно необразованная! Я ничего не знаю.

– Нет, знаешь. Ты… много чего знаешь. Ты все знаешь про музыку. – «Если это можно назвать музыкой», – уточнила она мысленно. – Ты прекрасно разбираешься в моде. А главное, Мэвис, ты знаешь людей. Может, ты научилась этому на лохотроне, но ты разбираешься в людях. Ты знаешь, как доставить им удовольствие, как помочь им почувствовать себя хорошо.

– Даллас! – Мэвис отерла слезы с лица обеими руками. – Я ничего не знаю о детях.

– Ах, вот ты о чем. Но ты же прослушиваешь все эти диски, так? И разве ты мне не говорила, что собираешься посещать какие-то занятия? Что-то в этом роде?

«Господи, я сама во всем этом полный профан! – в панике думала Ева. – И какого черта я отослала Пибоди на Ямайку?»

– Ну и какой в этом толк? – Обессиленная долгим плачем, Мэвис откинулась на подушки. – Ну, учат меня, как кормить ребенка, как его пеленать, как брать его на руки, чтобы ничего ему не сломать. Все в таком роде. Учат, как делать разные вещи. Но они не могут мне подсказать, как понимать, как чувствовать. Они не могут научить, как стать матерью, Даллас. Я не знаю, как это делается.

– А может, это само придет? Ну, знаешь, когда ты наконец вытолкнешь его на свет, это произойдет само собой. И ты все поймешь.

– Я боюсь все испортить. Вдруг я все сделаю неправильно? Леонардо так счастлив, он так этого ждет!

– Мэвис, если ты не хочешь…

– Хочу! Хочу больше всего на свете! Вот почему мне так страшно, Даллас. Мне кажется, я не переживу, если сделаю что-нибудь не так и все испорчу. Если я рожу ребенка и не почувствую того, что полагается, не пойму, что ему нужно… Что ему нужно на самом деле, а не просто бутылочка и чистый подгузник! Откуда мне знать, как его любить, когда меня никто никогда не любил?

– Я люблю тебя, Мэвис.

И опять глаза Мэвис наполнились слезами.

– Я знаю, что ты меня любишь. И Леонардо. Но это не одно и то же. Вот это… – Она положила ладонь на живот. – Это совсем другое дело. Ладно, наверно, я просто запаниковала, – призналась она с долгим вздохом. – Я не могла говорить об этом с Леонардо. Мне нужна была ты. – Мэвис нащупала руку Евы. – Кое-какие вещи можно рассказать только ближайшей подружке. Ну вот, мне уже лучше. На-верное, просто гормоны разыгрались.

– Ты мой первый настоящий друг, – задумчиво проговорила Ева. – Ты когда-то вбила себе в голову, что тебе надо держаться ко мне поближе, и я просто не могла тебя стряхнуть. И не успела я оглянуться, мы подружились. Мы через многое прошли вместе.

– Да, – всхлипнула Мэвис, и первая дрожащая улыбка сквозь слезы показалась на ее губах. – Уж это точно.

– Ну, а раз уж ты моя лучшая подруга, не сомневайся, я бы тебе сказала, если бы ты вела себя глупо. Если бы я думала, что ты зря ударилась в эту затею с ребенком, я бы тебе непременно сказала.

– Сказала бы? Правда? – Мэвис стиснула руку Евы, пристально вглядываясь ей в лицо. – Честное слово?

– Честное слово.

– Ну, ты сняла камень с моей души. – Мэвис прерывисто вздохнула. – Да, мне прямо, полегчало. Можно мне немножко побыть у тебя? А может, я позвоню Леонардо и скажу ему… О боже!

Заплаканные глаза Мэвис округлились, она села прямо, крепко прижимая ладонь к животу.

Ева вскочила на ноги.

– Что с тобой? Что? Тебя тошнит?

– Шевелится. Шевелится, я чувствую!

– Что шевелится?

– Ребенок! – Она подняла глаза на Еву, и ее лицо внезапно осветилось, словно кто-то зажег лампочку у нее под кожей. – Мой ребенок шевельнулся! Как будто… как будто маленькие крылышки затрепыхались!

Теперь уже Еве стало нехорошо. Ей показалось, что из нее вдруг выкачали весь воздух.

– А… это так полагается?

– Ага. Мой ребенок шевельнулся, Даллас! У меня в животе! По-настоящему!

– Может, хочет тебе сказать, что не надо так волноваться?

– Да. – Мэвис смахнула вновь навернувшиеся слезы и улыбнулась блаженной улыбкой. – С нами все будет хорошо. Все будет отлично. Я рада, что это случилось при тебе. Когда я это почувствовала… Я рада, что тут не было никого, кроме тебя и нас с ребеночком. У меня все получится.

– Я же тебе говорила!

– И я буду знать, что надо делать.

– Мэвис. – Ева опять села рядом с ней, – по-моему, ты уже сейчас все знаешь.

Войдя в дом, Рорк увидел, что его жена сидит на ступеньках, обхватив голову руками. У него все перевернулось внутри, он в тревоге бросился к ней.

– Тебе плохо? Что случилось?

Ева судорожно вздохнула.

– Мэвис.

– О боже! Что-то с ребенком?

– Наверное, все дело в ребенке. По крайней мере мне так кажется. Но откуда мне знать? Она даже губы не накрасила. И что мне было делать?

– Послушай, я ничего не понимаю. Думаю, нам лучше начать сначала. Давай я первый. С Мэвис и с ребенком все в порядке?

– Должно быть. Он там шевелится!

– Где? – Рорк спохватился и возвел глаза к потолку. – Ты меня совсем запутала! Значит, она почувствовала, как ребенок начал шевелиться? Разве это не здорово?

– Она считает, что да. Значит, так и есть.

Ева выпрямилась и посмотрела на Рорка. Он все еще держал ее за руку и внимательно вглядывался в ее лицо. Ждал.

Все было как обычно, если не обращать внимания на легкую перемену ритма. На самом деле с недавних пор все между ними было не как обычно и, может быть, уже никогда не будет. Они оба это чувствовали, но оба готовы были делать вид, что ничего не случилось.

И в этой довлевшей над ними готовности притворяться, будто ничего не случилось, было нечто жуткое. Но ничего другого ей не оставалось, и она охотно пряталась за этим притворством, как, впрочем, и он.

– Когда я вернулась, Мэвис была здесь – вся в кусках и в слезах, – продолжала Ева. – Она боялась, что поломает жизнь ребенку, потому что ей в детстве поломали жизнь. Что-то в этом роде. Боялась сделать что-нибудь не так, боялась, что не почувствует того, что нужно. И рыдала как ненормальная.

– Я слыхал, это как раз вполне нормально для беременных женщин. Приступы слезливости. И я готов поверить, что она немного напугана. Откровенно говоря, это довольно жутко – если хорошенько подумать и представить себе весь процесс.

– Ну, я, например, совсем не хочу об этом думать.

Рорк отпустил ее руку и чуть-чуть отодвинулся от нее. Ева поняла, что он тоже ощущает возникшую между ними трещину. Обругав себя трусихой, она выбросила эту мысль из головы.

– Ну, словом, когда ребенок… уж не знаю, что он там сделал, но она успокоилась, даже развеселилась. Чуть не плясала, когда отправилась рассказывать Леонардо.

– Что ж, прекрасно. Тогда почему ты сидишь здесь с таким несчастным видом?

– Она вернется.

– Вот и хорошо. Буду рад ее повидать.

– Она привезет Трину. – Голос Евы зазвенел, она судорожно вцепилась в рубашку Рорка. – Со всем ее пыточным набором.

– Да, я понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! Они же не к тебе приедут, а ко мне. Не в тебя будут тыкать какими-то непонятными острыми штуками и не тебя будут обмазывать какой-то клейкой гадостью с головы до ног. Не знаю, что они собираются со мной делать, но, что бы это ни было, мне этого не надо.