Оба помолчали. Потом майор сказал:

— Я вижу, ты вышел на работу. Давай провожу тебя до твоего участка, по дороге поговорим. — Кузьменко взял старшего лейтенанта под руку, и они вместе вышли на улицу.

— Отвлек ты меня своими разговорами о любви! А я ведь тебя искал по другому поводу, — начал он рассказ про беду Петрушкина. — Мне совсем не нравится, что пропадает взрослый человек. Может, кому и кажется мое нетерпение несолидным, да уж ладно, переживем. Речь идет о человеке, и промедление может привести к непоправимому.

— Вы верите тому, что сказал Петрушкин?

— У меня нет оснований ему не верить.

Майлыбаев помолчал. История эта показалась ему загадочной и интересной. Но свои соображения пока не стал высказывать, дабы не показаться легкомысленным перед старшим товарищем, которого он глубоко уважал.

На стыке железной дороги и шоссе, у шлагбаума стояла легковая машина. Когда пассажирский поезд прошел, машина, миновав переезд, понеслась дальше. Скоро из-за густых деревьев показался рабочий поселок. Домики по обеим сторонам прямых и ровных улиц оказались удивительно схожи друг с другом — красный кирпич стен и белый шифер крыш.

Кузьменко с Майлыбаевым быстро нашли дом Петрушкина. Это было весьма солидное строение — вытянутый, с высокими стенами под железной крышей дом походил на склад. Вокруг шел мощный, глухой забор, выкрашенный ядовито-зеленой краской.

Хозяина дома не оказалось. Огромный, с доброго теленка кобель, учуяв чужих, рванулся с цепи, задыхаясь в глухом и злобном лае...

Стоявших у ворот людей увидела молодая женщина. Наискосок через улицу направилась к ним. Похоже, что соседка Петрушкина. Прикрикнула на пса, взбудоражившего всех полканов и мосек в округе:

— А ну! Поди прочь, негодный! Людей не видел?!

И собака виновато заскулила, поплелась назад, погромыхивая цепью.

Женщина молода, на вид и тридцати не дашь. Очень стройна, красиво сложена, но с маловыразительным, неярким лицом. Глаза слегка косят. Покачивая призывно бедрами, она встала вполоборота к Кузьменко.

Тот, как бы не заметив ее ухищрений, сказал:

— Дьявол ее возьми, с такой злостью бросалась на нас, а вы подошли, присмирела. Узнала, видать, — он кивнул подбородком в сторону калитки. — Вы и хозяина, наверное, хорошо знаете?

— Не пойму что-то вашего вопроса. Что вы имеете в виду? То, что соседом мне приходится или что до баб падок?

— Ну-у, человек в годах, инвалид, чем он может женщину развлечь?

— Нашли старика, ха-ха! — и женщина звонко рассмеялась. — Коли по серьезному возьмется... Это сейчас он подавленный, с тех пор как старуху потерял. Как бы ни постыла, а все же грела постель.

— А разве не любил ее Петрушкин?

— Господи, как к другим бабам ластится, то «люблю-умираю», а свою поносит всякими словами, как и все мужики. А как получил свое, бежит без оглядки домой. Из таких вот иродов...

Из беседы выяснилось, что зовут соседку Глафирой, фамилия — Данишевская, отчество свое она не назвала.

— Не доросла еще, чтобы по отцу величали. Как сама себя в старухи запишу, то непременно сообщу. — Она горделиво подбоченилась. — Если у вас дело к однорукому, то он у своих собак пропадает, если ко мне, то милости прошу, вон мой дом. Что есть — не пожалею, чего нет — сами не просите.

— А вы были в этом доме с тех пор, как пропала Матрена Онуфриевна?

— Нет, сам он не приглашал, а мне-то к одинокому мужику как идти? Соседи тотчас судачить начнут, по-своему все обернут.

Глафира вдруг пристально, словно вспомнив что-то, посмотрела на Кузьменко:

— Постойте, а вы, собственно, кто будете? Чего здесь ходите?

Майор показал служебное удостоверение.

Глафира за голову схватилась:

— Милиция? А я-то, дура, несу невесть что! — Но тут же успокоилась. — Не принимайте моих давешних слов за правду. Бабья болтовня все.

Глафира когда-то водила дружбу с Петрушкиными. Сначала Матрена ревновала мужа к ней. Потом перестала, поняв, что Глафира ей не соперница, злобы на сердце не имеет.

В воскресенье почти все из поселка поехали на базар. Петрушкины потом решили еще и городские магазины обойти. Что было потом, она не знает. Глафира сама ужасно напугана странным исчезновением старухи. Мужа своего Матрена держала в ежовых рукавицах, как-никак молодой. Тем более не следовало ей столько времени пропадать. После того, как исчезла Матрена, Петрушкин затосковал, ходит, как в воду опущенный. Перестал пошучивать с ней, с Глафирой.

— Думаете, легко хозяйки лишиться? Дом содержала, его кормила-поила, обувала, а мужику все же под пятьдесят, как бы ни хорохорился, легко разве? Совсем с горя спятил. Скажешь чего, а он, как заговоренный, смотрит, ничего не понимает. Да его, вроде, и всерьез никто не принимает. В милиции тоже поиздевались и отправили восвояси. Вот что значит не иметь поддержки! — раскипятилась вдруг Глафира.

Майлыбаев подхватил изумленно:

— Выгнали, говорите Петрушкина из милиции? Кто это вам сказал? — он повернулся к майору, — видите, они еще не знают, что к чему, а уже всю милицию грязью облить готовы.

Глафира надменно выпятила губку:

— Вы еще молоды, юноша. Еще косточки поди затвердеть не успели, да и сердце не успело огрубеть. Вы уж, светик мой, своих братушек синерубашных не защищайте. Я-то имела с ними дело.

— Ну, если вы так хорошо знакомы с нашими порядками, надеюсь, что язык умеете держать за зубами? — Кузьменко серьезно посмотрел женщине в глаза. — Прошу вас, никому не говорите ни слова о том, что мы были здесь. Договорились?

— А зачем же от Петрушкина скрывать? Он, бедняга, обрадовался бы, увидев вашу заботу...

— Нет. И ему ни слова!

— Вот как! Ладно, даже если лопну от нетерпения, ничего не скажу.

Майор рассмеялся.

— Кажется, мы поняли друг друга.

— А чего не понять-то.

Когда они сели в машину, стоявшую на соседней улице, Майлыбаев сказал:

— Петрушкин-то какой! Всю милицию успел охаять. Жаловаться приходит к нам, а соседей против нас же настраивает. Что вы об этом думаете?

— Петрушкина трудно обвинять в чем-то. У человека большое горе, а в горе чего не наговоришь. Простая невнимательность кажется уже равнодушием, каждое неосторожное слово больно ранит. Во всем этом виноват Байкин, равнодушный к людям человек, — сказал Кузьменко гневно и повернулся к Талгату, сидевшему сзади, — помнишь, как я тебя уговаривал вместе работать, даже в отделение пришел специально, а ты тогда: «Хочу с народом пообщаться да опыта поднакопить». Ну вот, служба идет, а с людьми порой бывает нелегко.

Майлыбаев был недавно назначен участковым уполномоченным в этот поселок. Не все дома успел обойти, с людьми не успел познакомиться. Не знает и Петрушкина.

Когда машина остановилась у мясокомбината, Кузьменко сказал:

— А что, если мы сюда Байкина временно поставим вместо тебя? Как ты на это смотришь?

— Разве то, что я буду на месте, помешает делу?

— Мне кажется, это только усложнит дело, — Кузьменко помолчал, а потом задал неожиданный вопрос: — Как ты думаешь, куда могла пропасть старуха?

— Мужу решила характер показать.

— Так что же теперь — объявлять розыск?

— Преступление она не совершала, зачем же розыск?

— Приедем в управление, еще подумаем.

Двор комбината широк, просторен. Запах свежей крови из убойного цеха рвет ноздри. В отдаленном углу кто-то сидит на голых досках, обхватив колени руками. Кузьменко узнал Петрушкина и, задержав Талгата, сказал ему:

— Ты здесь подожди. Петрушкину не обязательно тебя видеть. Я потом расскажу, что решил.

Майор пошел по двору один. Талгат издали наблюдал за ним. Человек на досках, видимо, не заметил Кузьменко. Он не повернул голову даже тогда, когда майор остановился рядом. Он что-то бормотал себе под нос, как безумный, чертил мелком замысловатые линии на доске и тут же стирал их. Чертил и снова стирал.

— Здравствуйте, Андрей Алексеевич! Как ваши дела?