Неожиданно из-за края занавеса, где был нарисован фавн, вырвался густой клуб дыма.

Сначала это приняли за обычный театральный эффект.

— Что-то интересное предстоит, — сказал Иконников. — Должно, пожар или сражение.

Через мгновение со всех сторон занавеса пополз сплошной, удушливый дым.

— Пожар! Горим! — раздались неистовые крики зрителей.

Началась дикая паника. Все повскакали с мест и бросились к выходам, давя и топча друг друга. Из партера выход был в сущности один, посредине. На мало заметные боковые дверки никто не обращал внимания.

Крики, стоны, истошные вопли потрясали все здание.

— Святая мадонна! Какая катастрофа! — бормотал, хватаясь за голову, Перезинотти.

Шумский вскочил на стул, приставил руки ко рту рупором и закричал из всей мочи, стараясь покрыть неистовый шум:

— Спокойно! Порядок, если не хотите погибнуть! Все успеем выйти, коли не закупорите дверей!

Его никто не слушал. Давка усиливалась.

Ложи второго яруса опустели. Иконников, прыгая через перегородки, кричал еще оглушительнее Шумского:

— Бараны! Сами на смерть лезете! В затылок! Выходи гуськом! Времени хватит! Бей по мордам, кто прет не в черед!..

Видя, что его никто не слушает, он соскользнул по столбу вниз и смешался с толпой.

Удушливый, раздражающий дым заволакивал помещение. Изредка, сквозь хаос воплей, доносились выкрики Иконникова:

— Не лезь! Голову оторву! Женщин вперед! Мужчины, делай цепь! Подбирай помятых!

Шумский не выдержал и также спустился вниз, на помощь Иконникову. Перезинотти остался в ложе один.

Верхние ярусы давно уже опустели. Все успели выскочить в коридор. В партере стоял вой и грохот. Ломали какие-то перегородки. Наконец, в одном месте деревянная переборка с треском рухнула, и толпа через образовавшееся отверстие хлынула в наружные коридоры.

Вверху дым клубился тучами. Перезинотти совсем задыхался в своей ложе. Он почти ничего не видел, потерял способность ориентироваться и боялся идти один без приятелей. Когда уже совсем нечем стало дышать, он, задыхаясь от кашля, нащупал дверь, толкнул ее и очутился в темном коридоре, еще более наполненном дымом. Пошарив дверь и не найдя ее, итальянец уткнулся лицом в ладони и присел в уголок, стараясь не дышать.

Внизу рухнула перегородка, и толпа получила возможность более свободного выхода. Иконников натолкнулся на Шумского, схватил его за руку и указал по направлению сцены, откуда плыли клумбы дыма, подгоняемые сквозняком.

Шумский схватился за голову:

— Волковы!..

— А другие? — крикнул Иконников.

Они молча повернулись, и с трудом перепрыгивая через опрокинутые скамейки, бросились к сцене. Когда они были как раз посредине зала, вдруг стало светлее. По напруженному занавесу, как раз со стороны рыжего фавна, побежали вверх огненные струйки.

— Сейчас рухнет! — крикнул Иконников, увлекая друга в сторону лож.

— А Перезинотти?

— Чай, давно выбег.

Через низ выхода не было. Иконников начал карабкаться по столбу во второй ярус.

— Лезь за мной!

— Не могу, — хрипел Шумский, давясь от кашля, Иконников, который был уже наверху, нагнулся к нему:

— Давай руки!

Напрягая все свои силы, он втащил Шумского наверх.

В это мгновенье горящий занавес сорвался и был отброшен к выходу. Со сцены хлынуло целое море огня.

Шумский, почти без сознания, стоял, прислонясь к колонне. Иконников с силой встряхнул его и выпихнул в коридор. Здесь, благодаря выбитым окнам, было не так дымно.

— Пойдем к тому ходу, откуда пришли. Не найдем — вернемся сюда.

Долго шли по темному коридору, наполненному дымом. В одном месте споткнулись обо что-то мягкое. Оба упали на пол. Падая, Иконников ударился как раз об дверь, которая распахнулась.

— Лестница! — радостно закричал Иконников, поднимаясь на ноги и не обращая внимания на сильно зашибленное плечо.

Лестница была свободна, дым сюда не проник. Снизу тянуло морозным воздухом. Должно быть, внизу дверь была распахнута.

— Обо что мы споткнулись? О мертвое тело? — спросил Шумский:

— Похоже на тело. А може, жив еще? Давай выволокем его сюда. Можешь пособить?

Они без особых усилий выволокли тело на площадку лестницы.

— Тащи вниз. Постой, я передом пойду. Поддерживай за ноги, — командовал Иконников.

На завороте, лестницы, у высаженного с рамой окна, приостановились.

— Смотри! Синьор Перезинотти! — закричал Шумский.

— И то… Волоки на волю.

Итальянца вынесли на улицу и начали оттирать снегом. Он пришел в себя и слабо застонал.

— Живехонек синьор! — обрадовался Иконников. — Давай его подальше от пожара.

Комедианты выбрались, к счастью, на сторону, не охваченную еще пожаром. С противоположной стороны слышался треск горящего дерева, вой пламени, разноголосые крики тысячной толпы, среди которых можно было ясно разобрать только яростные ругательства.

Когда Волковы в начале антракта пробирались через сцену в уборную Татьяны Михайловны, им навстречу попался вышедший оттуда Троепольский.

— Таня вас ждет, — бросил он им на ходу. — Ей не нужно менять костюма, а я должен перегримироваться и переодеться с ног до головы.

Федор Григорьевич постучался в дверь уборной.

— Можно, можно! — донесся звонкий голос Грипочки.

Братья вошли. Грипочка, с распущенными волосами, сидела на стуле перед зеркалом. Татьяна Михайловна проворно и ловко делала ей прическу.

— Я сегодня знаменитая комедиантка, а сестрица — моя камермедхен[83],— шутливо встретила Грипочка гостей.

Троепольская улыбнулась.

— Я свободна до середины следующего акта, а эта кукла пристала, чтобы я сделала ей прическу на античный манер.

Когда прическа была готова, Грипочка накинула на себя пестрый плащ, стала перед зеркалом в картинную позу и начала декламировать какие-то немецкие стихи.

— Она все мои роли наизусть знает, — сказала, смеясь, Троепольская.

— Совершенно верно, мадам. Только значительно тверже. В случае надобности могу оказать вам замену, — дурачилась Грипочка.

— Чего доброго! — рассмеялась Троепольская.

— Ну, нет, немцам мы тебя не отдадим, — заявил Федор Волков. — Весной увезем тебя в Питер. Ровно в две недели сделаем из Грипочки знаменитую актрису Агриппину Михайловну Мусину-Пушкину. Ведь так?

— Конечно, это же вопрос решенный, — важно подтвердила Грипочка. — А немецкий театр хоть бы и сгорел, так я плакать не буду.

— Не болтай глупостей, Агриппина, — недовольно сказала Татьяна Михайловна. — Сними-ка лучше нагар со свечей, здесь и впрямь гарью пахнет.

Грипочка и Федор принялись снимать нагар с сальных свечей. Со сцены доносился какой-то необычайный для театра шум и нервные, озабоченные выкрики.

— Боже, как они шумят! — промолвила Троепольская. — Сегодняшний наш спектакль плохо подготовлен и совсем не клеится.

— Горелым сильно пахнет, но это не от свечей, — заметил Федор, откидывая занавеску, отделявшую переднюю от уборной.

Там запах гари чувствовался сильнее.

Волков распахнул дверь и тотчас же ее захлопнул. Густой клуб дыма ворвался внутрь и в один миг заполнил обе комнатки.

Гриша бросился к брату в переднюю.

— Что случилось?

— Кажется, пожар, — сказал Волков, проходя к женщинам. — Татьяна Михайловна, только не волнуйтесь. На сцене что-то загорелось. Надо бы отсюда выбраться. Но такой дым, что дышать нечем. Необходимо укутаться чем-нибудь и сдерживать дыхание. Гриша, закутай Грипочку… Татьяна Михайловна, не медлите, голубушка, закутывайтесь вот в эти плащи…

Наскоро укутавшись во что попало, все четверо бросились к выходу. Федор отворил дверь. У самого выхода уже пылали декорации.

— Невозможно выйти! — крикнул Гриша. — Через окно!..

Мужчины бросились к окну и скамейкой выбили двойные рамы. Со звоном посыпались разбитые стекла. Ворвавшаяся струя свежего воздуха несколько разогнала дым, зато потушила большую часть свечей. Окно снаружи было забрано крепкими ставнями и заколочено досками крестообразно. Только сверху оставался просвет шириною не более четверти аршина.