Из сборниа «Легенда о великом дубе» / Tarina suuresta tammesta (1896) Страна у нас — что башня городская, где главные часы остановились, и горожане, времени не зная, с вопросами к соседям устремились. Но у одних часы бегут вперед, а у других будильник отстает, — все шиворот-навыворот идет, когда хозяин время не блюдет. О, если бы нашелря хоть один в том городе мужчина, господин! По праву сильного, по произволу на башню бы взошел, часы завел он и, крикнув с высоты: «Вот время вам!» — минуты и часы назначил сам. Поскольку стрелки трудновато сверить, народу бы пришлось ему поверить. Герой такой — спасенье для страны: пускай секунды не совсем верны, узнало бы растерянное племя на время хоть какое-нибудь время. Но ждут его уже который год… Часы на башне спят, и спит народ: все шиворот-навыворот идет, когда хозяин время не блюдет. Täa kansa on kuin kaupunki, min tomin kello seisovi, ja aikaa kysymähän niin nyt kaikki juoksee naapuriin. Mut toisen kello edistää ja toisen jälkeen iban jää ja kaikki toimet nurin käy, kun ajan johtajaa ei näy. Jos tääll' ois mies, jos yksikin, niin itse nousis tomihin ja voiman oikeudella han sen kellon vetäis käymähän. Ja huutais: «Näin on aika maanl» — ja ornan päänsä mukaan vaan hän ajan kellon asettais — ja kaikki uskoa sen sais! Ja vaikk’ ei ois se tullutkaan niin sekunnilleen oikeaan, ois pälkähästä päästy pois ja jokin aika saatu ois. Mut mies se viipyy, viipyy vaan ja yhä seisoo kello maan ja kaikki toimet nurin käy, kun ajan johtajaa ei näy. Из сборника «Ночная пряха» / Yökehrääjä (1897) ОНА СЛОВНО ИДЁТ ПО ЦВЕТАМ Ступает — словно вдет по цветам, парит, будто музыки крылья, склонила так гибко стройный стан, когда молча мимо скользил я. И доколе достанет мне сил, чтобы петь и звенеть в этом мире струнами, ей по синим волнам моих песен лететь, над синими плыть цветами! HÄN KULKEVI KUIN YLI KUKKIEN
Hän kulkevi kuin yli kukkien, hän käy kuni sävelten siivin, niin noijana notkuvi varsi sen, kun vastaban vaiti ma hiivin. Ja kunis mun voimani kukoistaa ja soi minun soittoni täällä, sinis laulujen laineilla käydä hän saa ja kulkea kukkien päällä! Кораблики дети пускают, и в селах звенит хоровод, купальница в рощах цветет, щебечет весна, не смолкая. Южный ветер ласкает юную в поле рожь — чего же ты, девочка, ждешь? Другие уж свадьбу играют! Jo Iapset laivoja veistää, jo karkelot kyliltä soi, kevät laulaen lehtoja astuu ja kumpuja kullervoi. Suvituuli jo Suomehen saapui, puki nuoriksi nunnet ja puut — Oi, joutuos impeni nuori, jo häitänsä viettävi muut! Зыбку качаю вечером поздно, зыбку из ветхой дуги. Спи-задремли, наглядевшись на звезды, шума наслушавшись елей морозных, под песню мою и пурги, в зыбке из ветхой дуги! Ясли щелясты, в прорехах попона, инеем стены блестят. Мамина ласка, нежность бессонная, светлое грейте дитя! Все твою маму и гонят, и судят — ей ни ночлега, ни хлеба не будет. Крут каменистый просящего путь! Твой — будет легче хоть чуть? Ясли щелясты, в прорехах попона, смертно холодная ночь. Вот мой сиротка, судьбина студеная, сдуй, унеси его прочь! Спи-засыпай, луговой мой птенчик, баюшки-баю-баю. Спи в пуховой перине метели на милосердной белой постели — знать, ледяной приготовила венчик Смерть на головку твою? Keinutan kehtoa, laulatan lasta vaulussa vemmelpuun. Nukkuos tähtiä katselemasta, vaipuos kuusia kuuntelemasta, uinuos äitisi Iauleluun, keinuhun vemmelpuun! Harva on soimi ja hieno on loimi, kuurassa kiiltävi maa. Lammitä lempi, äityen lempi, vaijele lastani valkeaa! Ihmiset emollesi kantavat kaunaa; saanut en kylpyä, saanut en saunaa. Pysty on kulkea pyytäjän tie; sulleko loivempi lie? Harva on soimi ja hieno on loimi, kylmä on yo kuni sois. Hengitä halla, kohtalon halla, hengitä orponi onneton pois! Nukkuos, äityen nurmilintu, tuuti, tuuti lulla! Uinuos pakkasen untuville, annahille, harmahille, painuos yöhyen parmahille — tais jo Tuoni tulla? |
