Алан полагал, что ответ ему удался, более того, был просто сокрушительным.
Однако змея из Харпендена нанесла удар ниже пояса. Новое письмо после разбора ряда известных портретов заканчивалось так:
«Между прочим, Ваш рецензент был так галантен, что назвал даму «гарпией». На каком основании? Похоже, только потому, что она была женщиной темпераментной и любила швырять деньгами. Если мужчину до такой степени поражает наличие у женщины этих качеств, позволительно спросить — был ли он когда-нибудь женат?»
Дочитав письмо, Алан подпрыгнул от ярости. Задело не сомнение в его исторических познаниях, а скрытый намек на то, что он не разбирается в женщинах — как оно и было на самом деле.
«К. И. Кемпбелл неправ, — думал Алан, — и отлично понимает это, а потому, как водится, пытается затуманить главный вопрос второстепенными подробностями».
В довершение всего в диспут ввязались многочисленные читатели. Письма сыпались градом. Какой-то полковник писал, что его семье уже много поколений принадлежит портрет, изображающий якобы герцогиню Кливлендскую, и там у нее волосы шатенки — не то чтобы светлые, но и не слишком темные. Какой-то ученый требовал, чтобы они точно сформулировали, что понимают под словом «полный», и было ли тело герцогини таковым по современным понятиям.
— У нас давно не было такого отличного материала, — сказал редактор газеты. — Только бы они проделали.
Диспут тянулся весь июль и август. Несчастная возлюбленная Карла Второго вновь стала почти такой же известной, как при жизни, и ее анатомия обсуждалась во всех подробностях. В диспут вмешался еще один ученый, доктор Гидеон Фелл, находивший, казалось, удовольствие в том, чтобы окончательно все запутать и сбить с толку обоих Кемпбеллов.
Наконец и сам главный редактор затрубил отбой. Во-первых, потому что увлечение анатомическими деталями стало граничить с пошлостью, во-вторых, стороны настолько запутались в споре, что никто уже толком не знал, кто кого обругал и за что.
К концу диспута Алан чувствовал, что с наслаждением изжарил бы К. И. Кемпбелла в кипящем масле. Дело в том, что каждую неделю К. И. Кемпбелл безжалостно преследовал Алана на страницах газеты, и тот медленно, но верно приобретал репутацию человека, способного нагрубить дамам, оклеветать давно умершую женщину и, вполне возможно, возвести напраслину на любую свою знакомую. В последнем письме К. И. Кемпбелла на это намекалось достаточно прозрачно. Коллеги по кафедре подшучивали над ним, а студенты, надо полагать, уже сочиняли анекдоты. Одно из прозвищ, которое ему приклеили, было «живодер».
Когда диспуту пришел конец, Алан с облегчением прочел молитву, но и сейчас, в дымном вокзальном буфете, прихлебывая бледный чаек с высохшими сендвичами и глядя в воскресную газету, мысль о том, что ему на глаза может попасться имя герцогини Кливлендской и что К. И. Кемпбеллу, возможно, вновь удалось проникнуть на газетные столбцы, приводила его в дрожь.
Нет. Ничего. Хорошее предзнаменование для его поездки.
Часы возле буфета показывали без двадцати десять. Алан вдруг вспомнил о поезде. Он большими глотками допил чай (а когда спешишь, кружка всегда кажется больше и горячее) и пошел назад по темному перрону. Проходя барьер, он потратил несколько минут, чтобы найти билет, — пришлось обшарить все карманы, а в результате билет оказался именно в том, с которого он начал. Протискиваясь между людьми и багажными тележками, Алан не без труда обнаружил свой вагон как раз в тот момент, когда начали захлопываться двери вагонов, и прозвучал гудок. Поезд плавно тронулся.
Быть может, он был на пути к большому приключению. Немного успокоившись, Алан остановился в полутемном коридоре и отдышался. Ему вспомнились слова полученного из Шотландии письма: «Замок Шайра возле Инверари, на берегу Лох Файна». Это звучало, как волшебная музыка. «Замок Шайра возле Инверари, на берегу Лох Фаина», — повторял Алан, подходя к своему купе. Он открыл дверь — и остановился как вкопанный.
На койке лежал открытый чемодан, но это был не его чемодан. Он был полон каких-то предметов женского туалета, и над ним наклонилась темноволосая девушка лет двадцати восьми — двадцати девяти. Распахнувшись, дверь толкнула ее, и теперь она, выпрямившись, с недоумением смотрела на Алана.
— Ну и ну! — подумал Алан.
Его первой мыслью было, что он ошибся вагоном, но быстрый взгляд на дверь убедил его в обратном. На табличке стояло: «Кемпбелл».
— Прошу прощения, — сказал он. — Мне кажется, тут какое-то… э-э-э… недоразумение.
— Не думаю, — холодно ответила девушка, потирая ушибленную руку.
Она показалась Алану очень привлекательной, хотя почти не пользовалась косметикой, а выражение ее круглого лица было весьма решительным. Он отметил отличную фигуру, рост примерно метр шестьдесят, довольно глубоко посаженные синие глаза, красивый высокий лоб, приоткрытые губы, которые она пыталась сейчас плотно сжать. На девушке была твидовая юбка, синий пуловер, а на» ногах коричневые чулки и туфли на низком каблуке.
— Но ведь это четвертое купе, — объяснил Алан.
— Да, я знаю.
— Я хочу сказать, что это мое купе. Меня зовут Кемпбелл. Вот, видите, на двери…
— Меня тоже случайно зовут Кемпбелл, — возразила девушка. — И это мое купе. Будьте добры уйти отсюда. — Она показала на чемодан.
Алан тоже посмотрел на него. Вагон покачивался, поезд, громыхая на стрелках, набирал скорость, «и Алану с трудом удалось ухватить смысл написанных маленькими белыми буквами на стенке чемодана слов: «К. И. Кемпбелл, Харпенден».
2
Алан откашлялся. Растерянность постепенно уступала место чему-то совершенно иному.
— Позвольте спросить, — сказал он сурово, — что означают буквы «К. И.»?
— Кетрин Ирена, естественно. Двойное имя. Но вы будете так любезны?..
— Нет! — сказал Алан. Он показал газету. — Разрешите еще узнать, не принимали ли вы недавно участия в скандальной переписке на страницах «Санди Уотчмен»?
Мисс К. И. Кемпбелл поднесла руку ко лбу, будто стараясь защитить глаза от света. Другой рукой она оперлась о край умывальника. Поезд трясся и гремел. В ее синих глазах отразилось сначала подозрение, а потом уверенность.
— Да, — сказал Алан. — Я — А. Д. Кемпбелл из Хайгетского университета.
Его слова прозвучали зловеще и гордо, словно строка из баллады: «Страшись же, перед тобой я — сэр Родерик Дью». Он подумал, что угрюмый взгляд, жест, которым он швырнул газету на койку, и скрещенные на груди руки могут выглядеть несколько смешно, однако девушка восприняла все иначе.
— Хулиган! Мерзавец! Гнусный червяк! — выкрикивала она взахлеб.
— Учитывая, что до сих пор я не имел чести быть вам представленным, эти слова ставят нас в такие отношения, которые…
— Глупости, — отрезала К. И. Кемпбелл. — Мы четвероюродные брат и сестра. Но у вас нет бороды!
Алан непроизвольно дотронулся до подбородка.
— Конечно, нет. С чего бы ей быть?
— Мы думали, что у вас борода. Вот такая длинная, — она коснулась рукой своей талии, — вы носите очки в железной оправе, у вас угрюмый, противный, ехидный характер. Так оно, впрочем, и есть. И в довершение, вы врываетесь сюда и сбиваете меня с ног…
Она вновь начала растирать руку.
— Среди всех противных насмешливых, похлопывающих по плечу критиков, — продолжала девушка, — вы…
— Вы меня превратно поняли. Я — специалист-историк, и моим долгом было указать на некоторые ваши ошибки, грубые ошибки.
— Ошибки! — возмутилась девушка. — Да еще и грубые!
— Совершенно верно. Я не имею в виду проблему оттенка волос герцогини Кливлендской — дело в самой сути. То, как вы описываете выборы 1680 года, откровенно говоря, рассмешило бы и младенца, а то, что вы пишете о лорде Вильяме Расселе, просто бесчестно. Я не говорю, что он был такой же плут, как ваш герой Шафтсбери. Рассел был просто болван, «круглый дурак», как записано о нем в судебных протоколах. Если хотите, это достойно сожаления, но ни в коей мере не дает вам права утверждать, что он не был изменником.
