Мы с ней целовались в холодных и гулких подъездах, Пугаясь внезапных шагов и гремучих замков. В тетради моей «икс» всегда пребывал в неизвестных. И наш математик ругался: «Не спи, Поляков!» Мой школьный роман! Неужели все это случилось? Чудесное время. Невинный и нежный пустяк… А вот у нее — жизни правильной не получилось: Хотела, как лучше, да только случилось не так. И вот мы опять с ней идем по-старинному, рядом. Она – о разводе, о сыне… И вдруг невпопад: – Сама виновата… Да ладно! А помнишь, в десятом?! – Конечно, все помню… Наверно, и я виноват… На доброту, привычку и уют Любовь распалась. И пребудет с нами. Бегут минуты, дни мои идут, Чтобы, собравшись, сделаться годами. Настырный дождь ручьями в землю врос. Фонарь в себя вбирает свет как будто… Подумать только — это же всерьез: Бессонница, мелькнувшая минута, Невнятный разговор с самим собой, Навязчивая горечь сигареты… И это все я назову судьбой, Когда наступит время для ответа?! А может быть, совсем чуть-чуть труда, Как в сказке про расколотое блюдце? Итак, уют, привычка, доброта! Уют, привычка… Вдруг они сольются?.. В темном взгляде – соленое море обид. На лице – беспросветная тень. Эта девушка в мерзлом подъезде стоит, Эта девушка ждет целый день. Ей – красивой – хватает смиренья и сил. Сжаты губы в надменную нить — Не торопится тот, кто ее разлюбил, Но должна же она объяснить, Что нечестно, с другой не считаясь душой, Так вот взять и спокойно уйти! Он поймет и вернется (ведь он не чужой, У него ведь не камень в груди!). Я с печальницей гордой совсем не знаком, Но я все-таки к ней подойду, Подойду и скажу: ни мольбой, ни стихом Не поправить такую беду. Все напрасно теперь, если нежность мертва, А упреки готовь не готовь… Подойду… Вдруг она отыскала слова, Возвращающие любовь?.. Довела любовь до самоволки. Схоронившись меж густых ракит, Юный конармеец – комсомолке О всемирной схватке говорит. Мол, покуда «контрики» остались, Не бывать свободному труду! Вот ведь как подругам объяснялись Парни в девятнадцатом году! Мальчик, первой страстью ошарашен, Жарко шепчет, белякам грозя… О любви, наверное, можно краше, Но точней, по-моему, нельзя! …А все же миром правят трудолюбы! У леденящей бездны на краю, Превозмогая все, сжимая зубы, Они работу делают свою, Они живут, в одну работу веря, Сердца до побеленья раскалив. …Усидчив был Антонио Сальери, А Вольфганг Моцарт был трудолюбив! Прошли над землею века, Как медленные ураганы. Дошедшие издалека, Добытые из кургана, Под ярким музейным стеклом Лежат с ярлычками названий: Пробитый в сраженье шелом, Обрывки обугленной ткани, Монеты, кинжалы, мечи, Божки золотые и перстни, И кажется, что различим Народ позабытый… Но песни?.. Что были, как стрелы, остры, Легки, словно конские гривы, Горьки, точно стойбищ костры, И как-то иначе красивы! Но как? В погребальной золе Находят остатки сокровищ, А песни живут на земле — Их из-под земли не отроешь… Мы знаем и веру, и род Людей, обернувшихся пеплом. Но что можно знать про народ Без песен, которые пел он? Жил да был богомаз на Руси. Он бродил по земле без опаски, Потому что с собою носил Только кисти да чистые краски. Он корысти себе не искал В монастырских богатых заказах, Просто шел по Руси и писал Богородиц своих ясноглазых. Для него выше княжьих наград, Глубже евангелических истин Был тоскующей женщины взгляд, Отверзающийся под кистью. И решил испытать его Бог, И послал на невинного кару: На одной из неезжих дорог Богомаза схватили татары… Стал он травами русской земли, Но легенда осталась в народе, Что горючие слезы текли В этот день из очей богородиц. И монахи попадали ниц, Прихожане в испуге крестились — Настоящие слезы катились По щекам нарисованных лиц! |
