Обычно Валентин приезжал в редакцию около двенадцати. Считалось, что утро он проводит в «кулуарах» — так он называл места, где, по его мнению, можно собрать «настоящую» информацию. Наивные девочки, которые работали в отделе писем, полагали, что Валентин Борисович бывает в пресс-центре МИДа, в МВД, в Агропроме, в пресс-бюро, в АПН и ТАСС, у издателей, в министерствах и ведомствах, где обменивается информацией, слушает, рассказывает, «проводит линию» — это вообще было его любимым выражением: «Я проводил там линию нашего издания». Иногда заявлял более веско: «Пришлось отстаивать линию нашего издания».

На самом деле по утрам Чесноков просто спал. Он любил поспать утром, потому что с младых журналистских лет привык писать ночью, под кофеек; после тридцати стал в кофеек доливать коньячок, потому что кофеин уже не бодрил. Кроме того, он заметил: парадоксы, пафос борьбы, контрасты сопоставлений — все, как ему казалось, самое актуальное, рождалось в его голове под кофеек с коньяком.

Некоторые относились к творчеству Валентина Чеснокова скептически, но ведь это, он был убежден, от зависти. Макин его ценил. Потому что Макин понимал толк в скандальной популярности. Сам себе в свое время на этом имя сделал. По той же причине Макин любил и Витю Киреева, покойника. Правда, Витя был осторожнее Чеснокова, сдержаннее, отсюда и не было у него таких «выходов», поэтому, видимо, и погорел.

Макин читал верстку. Мельком посмотрел на Чеснокова сквозь круглые старомодные очки.

Валентин вздохнул, располагаясь в удобном кресле.

— Вам хочется песен, их нет у меня, — ответил на взгляд редактора. — Не могу писать. Совершенно выбит из колеи. Мало того, что Виктор Киреев, наш товарищ, оклеветан, оболган, представлен вором и взяточником, убит наконец, — у этих доморощенных пинкертонов еще хватает наглости терроризировать его вдову!

Макин снял очки, недоуменно посмотрел на Чеснокова, покусал дужку.

— Я разговаривал с Лидией Сергеевной дня четыре назад, но ничего подобного… Она не жаловалась. Позволь, Валя… Так в чем дело?

— А все дело в том, что подозрение падало на двоих: на Виктора и Пастухова. Совершенно справедливо сажают Пастухова, потому что этой бумажной и бухгалтерской белибердой занимался в кафе он. Виктор — это менеджер, а не счетовод и не заготовитель, не коммивояжер, это все знали. Потом вдруг Пастухов оказывается чист, а Киреев грязен. И накануне ареста погибает. Каково?.. — Чесноков выжидательно посмотрел на Макина. Тот опять пожевал дужку очков. — Я все утро провел сегодня там, — Валентин нервно дернул головой. — Совершенно очевидно, что следователь, ведущий дело, некто Быков, полковник по званию, загреб взятку. Клан Пастуховых мог дать очень неплохую сумму. Быков, между прочим, — старый работник министерства, взят туда был еще при том руководстве, которое совершенно скомпрометировало себя и едва не скомпрометировало всю нашу систему правоохранения, да, слава богу, было вовремя отстранено здоровыми силами. Так что практика взятки, видимо, глубоко укоренилась в сознании полковника. Притом взятки безнаказанной!

— Ну и что? — вяло сказал Макин. — У тебя есть доказательства?

— Нет пока.

— Все равно, — Макин зевнул. — Мы не будем давать в ближайшее время такой материал. Нельзя все время все подряд хаять. Отдохни.

— Но… — Чесноков негодующе сдвинул белесые брови. — Как ты не понимаешь, речь идет о чести и достоинстве нашего товарища! А в определенных кругах считают, что Быков, уничтожая Киреева, целенаправленно компрометировал кооператорское движение. — Он понизил голос. — Это же явление какого порядка? Это же явное сопротивление перестройке…

Макин уныло посмотрел на своего ведущего обозревателя. Валю явно «несло».

— Перестройка, Валечка, не на кооперации стоит, — поучающе сказал Макин. — Кооперация — это лишь дополнительное привлечение в народное хозяйство материальных средств и людских ресурсов из числа незанятых или частично занятых. До-пол-ни-тель-ных! И ты это прекрасно знаешь. Так что там у Лидии? Она что, нуждается в нашей защите?

— Вот так бы сразу. Чесноков перевел дыхание. — Дело в том, что по подозрению в убийстве Виктора арестован бывший муж Лиды. Это такой нонсенс — его просто невозможно комментировать! Совершенно очевидно: парень ни при чем! Конечно, секрет этих манипуляций в том, что Быков спешит закрыть дело.

— Валя, — сухо проговорил Макин, — ты, видимо, не полностью в курсе дела, а я наводил справки. Виктор действительно запутался.

— Ты никак не хочешь дослушать меня! — возмутился Чесноков. — Сфабрикованы показания этого самого бывшего мужа, якобы он совершил убийство из ревности. Там дело дошло до такой грязи, такой пошлости! Якобы Леночка дочь вовсе не Вити, а этого оборванца! Ты представляешь, с какой грязью они смешивают несчастную Лиду?

— М-да… А почему ты считаешь, что показания сфабрикованы? — насторожился Макин.

— Да потому, что Ильин — это муж Лиды, да, но они состояли в фиктивном, а не фактическом браке, была нужна Москва, это же так понятно, — так вот, Ильин просто не мог дать таких показаний. А раз он их дал, значит, дал под давлением. Тебе не надо объяснять, что это было за давление?

— М-да… — сказал Макин, раздумывая, ввязываться в разоблачительную сенсацию сразу или подождать, пока ее контуры станут более очевидными. — Но история запутанная… Слишком мутна для печатного изложения. Давай-ка лучше про доблести и славу. Поезжай в колхоз, совхоз, расскажи о подготовке к зиме. Покажи на этой подготовке сущность преобразований, которые стали возможны благодаря изменениям…

— Ага, куры понеслись золотыми яйцами, огурцы зацвели в сентябре, — зло огрызнулся Чесноков — он терпеть не мог писать на сельхозтематику. — Я не оставлю Лиду и память Виктора в беде! Даже если ты уволишь меня за административное неподчинение…

— И ты потащишь меня на профком. Слуга покорный. Да ну тебя, делай, что хочешь… Только осторожно.

— Напиши мне отношение, я хочу якобы для сбора материала к Дню милиции ознакомиться с последними делами, которые расследовал Быков. Уверен, что для него характерно стилевое единообразие. И я докажу… Напиши отношение.

— Сам пиши, я подмахну, — Макин было опустил голову к листам верстки будущего номера, но вдруг снова поднял и спросил: — Скажи, Валя, а зачем тебе все это нужно? Именно тебе зачем?

«Как это раньше мне никогда не приходило в голову? — подумал редактор. — У него просто темперамент пирата какого-то! Или я ощущал это подспудно? И поэтому всегда шел у него на поводу? Чтобы он, упаси бог, не затронул меня? Сколько мне до пенсии? Два года? Ну, два года я его еще выдержу».

О Кирееве и его вдове Макин больше не думал.

В прокуратуре дело Ильина вела следователь Анищенко. Быков знал о ней только, что на этом месте она работает недавно.

— Вот, — сказал Вячеслав Иванович, передавая Анищенко документы, — будем считать, Вера Федоровна, что мы со своей стороны неотложные следственные действия произвели. Подозреваемый целиком признал свою вину. Однако здесь вы увидите определенные разночтения между показаниями подозреваемого и данными судебно-медицинской экспертизы, некоторые алогизмы в показаниях Ильина. От себя добавлю: не кажется мне убедительным сам мотив преступления, как его подает Ильин. И признание оказалось слишком уж скорым. Поэтому ставлю вас в известность: я считаю необходимым продолжить наши оперативно-розыскные действия. Поэтому сегодня ночью вылетаю в Астрахань. Замещать меня на время моего отсутствия будет майор Левченко Валентина Михайловна, рекомендую, а также лейтенант Сиволодский Михаил Игоревич.

Анищенко слушала внимательно, кивала, правда, чуть нахмурилась, когда полковник сказал, что не считает розыск законченным, а доказанность преступления — убедительной, но смолчала. И только после того, как Вячеслав Иванович высказался до конца, сухо произнесла:

— Ну что ж, товарищ Быков, будем работать.