Такси остановилось между двумя интуристскими «Икарусами», перекрывшими всю стоянку.

— Ждать не надо, — бросил Виктор Николаевич шоферу, протягивая две купюры — красную и синюю. Таксист попытался отсчитать сдачу, но клиент уже хлопнул дверью.

Отъезжая, водитель такси видел, как щедрый клиент стоял перед резным крыльцом ресторана «Былина», словно не решаясь войти.

«Нет, — думал Киреев, — этого «псевдо» нам не надо. Почему, интересно, у нас обычно охотней мыслят стереотипами, обращаются к удачным образцам, нежели утверждают свое собственное, новое? Обязательно старина, непременно — трактир. А мы не ямщики, чтобы сидеть по трактирам. Мы современные люди и должны иметь нечто свое. Пожалуй, недурственная тема для полемического эссе. Мак, — так про себя он называл главного редактора Макина, — оценит. Почему бы, кстати, мне не предложить ему новую рубрику — «Как я стал директором?». Это может прозвучать. Не то что детская игра «Если бы директором был я», как у умненьких ребят с бульвара».

Он легко поднялся по ступенькам. Кивнул швейцару, тот, упредив гардеробщика, принял от него пальто, шляпу, потянулся за спортивной сумкой с изображением теннисной ракетки.

— Возьму с собой. Глеб на месте?

— Глеб Васильевич всегда на месте, — улыбнулся швейцар, ладный сухопарый парень с выверенными движениями недавнего сержанта.

Виктор Николаевич с легкой досадой обнаружил, что за его любимым столиком в глубине эркера сидит не то шведская, не то норвежская группа, судя по пристрастию к бело-голубой гамме в одежде и совсем непонятному говору, и под руководством бывшей инязовки поедает интуристский комплексный обед, меню которого входит в программу постижения экзотики «а-ля рюсс»: свекольный салат под майонезом — правда, о таком соусе на Руси слыхом не слыхивали, однако салат разложен в городецкие плошки, отсюда и колорит; солянка, о которой только в девятнадцатом веке узнали русские люди, но тоже сходит за экзотику; вот поросячий бок с кашей, пожалуй, даст иностранцам некое представление о русской национальной кухне, если по этой микродозе можно судить о хлебосольстве русских.

«Пища должна быть простой, но отменного качества, — подумал Виктор Николаевич, — если это ветчина, пусть будет хороший кусок свежайшей нежирной ветчины, если отбивная, то рыночная. Даже если элементарные сардельки с картофельным пюре, пусть это будут те сардельки, что Лида покупает в кооперации, и пюре — из рыночного картофеля и с хорошим датским маслом «от Елисеева». Такой подход сделает нарочитую экзотику просто необязательной». К нему подошел белокурый парень в косоворотке и плисовых штанах, которые сидели на нем как современные «бананы», — официант. Посадил за свободный накрытый столик, достал блокнот.

— Похлебку по-петровски, — заказал Виктор Николаевич. — Икры, лучше красной. Масла, конечно. Горячих калачей.

— Посмотрю, если есть.

— Посмотрите, — вздохнул Виктор Николаевич, запуская руку во внутренний карман пиджака. — Будете смотреть, передайте мою визитку Глебу Васильевичу, — и протянул официанту глянцевую белую картонку с русской и латинской вязью.

— Напитки?

— Кофе. И не торопитесь с ним.

— Понял, — на лице официанта появилось озадаченное выражение; мужика этого, приятеля шефа, он давно приметил, а вот водки он не заказал впервые. И первый раз приехал один.

Когда Виктору Николаевичу несли заказ, за столом интуристов уже закончили трапезу, однако вслед за официантом потянулось немало точеных нордических носов. Он нес фирменное блюдо «Былины» — похлебку по-петровски — грибной навар благоухал на весь зал.

«А что стоило вместо протокольной солянки поставить перед каждым скандинавским гостем по горшочку, запечатанному блином? И содрать за эту настоящую экзотику, в Европе невиданную, втридорога. Они бы выложили валюту, с удовольствием выложили бы, хотя тогда обед в «Былине» не входил бы в стоимость поездки. Но ведь ни у нас, ни у них нищие зарубежным туризмом не интересуются».

— Привет, Виктор! — раздался за спиной голос старого приятеля. — Как угощаю? Десертом брезгуешь?

— Потом. Садись, Глеб.

— Ты чего какой-то не такой? — Шеф-повар «Былины» снял крахмальный колпак, фартук, нарукавники, небрежно бросил их на лавку с прялкой под стилизованным оконцем и вполне цивильным гражданином присел к накрытому на одну персону столу.

Официант сейчас же поставил второй прибор.

— Кофейку захвати, Шурик, — лениво сказал ему Глеб Васильевич, отодвигая выстроенный как при банкетной сервировке хрусталь — рюмки и фужеры.

— Очень мне плохо, Глеб, — вздохнул Виктор Николаевич, когда официант отошел. — После того как похоронил маму… — Он отвернулся, наморщил высокий, благородных очертаний лоб и принялся глядеть поверх голов куда-то вдаль. — Такая пустота… Ты не представляешь. Легче самому лечь туда.

Глеб неестественно заерзал:

— В таких случаях, старик, не знаешь, что и сказать. Выражаю соболезнование, так, вроде? Но мы же старые друзья, чтобы официальными кирпичами изъясняться. Может, и легче туда лечь самому… Да, говорят, нет ничего тяжелее ребенка отпевать. Наоборот-то естественней.

— Чем больше живу, тем больше убеждаюсь — смерть противоестественна в сути своей. Сначала Сонечка, Машина мама. Потом папа. И вот теперь мама…

Они помолчали.

— Чем поддержать тебя? — участливо спросил Глеб, со страхом наблюдая, как на глазах у Виктора наворачиваются слезы.

Наконец он справился с собой, перевел дыхание; ладонь, лежащая на столе, сжалась в кулак.

— Спасибо за участие. Ты сам знаешь, как ко мне тянутся люди. Да и я… Я ведь много в своей жизни делал для людей. Может быть, теперь наступил момент, когда и я могу что-то взять от них для своей души. Маму отпевали в Новодевичьем. Эраст помог.

— Все было на уровне? — деловито осведомился Глеб.

— Для нее зажгли синодальные люстры…

— Ох, Виктоша, в этом деле что синодальные, что хрустальные… Но главное — ты доволен. Эраста я найду чем отблагодарить…

— Все как надо. Но, знаешь, такая пустота… Я ведь все пятнадцать лет после отцовской смерти был при маме.

— Честно говоря, ты мог бы и лучше провести эти годы. Если бы одна твоя сестричка меньше каталась в зарубежи…

— …А другая меньше выясняла, каковы мои намерения? Дело прошлое, я их простил. Я о другом. У мамы в доме все знают, как я жил, чем я жил… И вот правление, точнее, председатель правления, ты должен его помнить, Круглис, мы были здесь в прошлый Первомай… Он знает, что у меня экономическое образование. Сделал мне предложение — у них пустует первый этаж, и он предложил мне его под кооперативное кафе. Не скрою, он рассчитывает на мои связи. Поскольку дом кооперативный, прибыль от кооперативного кафе будет влиять и на казну ЖСК. Аренда и прочее… И представь себе, я получил разрешение во всех инстанциях. — Виктор Николаевич сделал многозначительную паузу. — Для меня, если хочешь, это способ заполнить ту зияющую душевную пропасть… Новое дело, где надо крутиться, люди рядом.

Глеб поднял брови:

— Поздравляю. Никогда не сомневался в твоей пробойной силе. Но ты понимаешь, на что идешь?

— Разумеется. И хочу пригласить тебя идти со мной вместе.

— Смотрю, ты не пьешь… — в растерянности проговорил Глеб. — Вообще-то сегодня у нас и пить нечего. Коньяк дагестанский, водочка рязанского розлива, а из сухого…

— Отвечай по существу. Я не пить сюда приехал. Мне нужен хороший, классный, высококлассный повар. Лучше тебя я никого не знаю.

— Поваров, что ли, нет? Это не проблема для кафе — завпроизводством найти.