- Может быть, и врёт. Но, насколько я знаю, следственные действия быстренько замяли - постарались Антонина и её высокая патронесса.
- Феодосий-то где теперь?
- Якобы в монастыре Святого Анания и боится выйти. Но пока он там и вообще под угрозой, Антонина в Лазику не приедет.
Лис лежал у обеденного стола озабоченный, ничего не произносил. Остальные тоже чувствовали неловкость. Тем не менее Фотий обратился к отчиму:
- Разреши мне вернуться в Константинополь. Я достану его из монастыря и заставлю поехать со мной в Эфес. Мы вернём награбленное в казну.
Но стратиг вроде бы не слышал, продолжая смотреть на тарелку с недоеденным блюдом. Наконец поднял голову и, взглянув на пасынка, произнёс:
- Да, конечно, отправляйся немедля. И скажи матери, что её отсутствие в Лазике слишком затянулось. - Эта фраза прозвучала зловеще.
Молодой человек даже испугался:
- Я надеюсь, по её приезде ты не причинишь ей вреда?
Велисарий ответил нервно:
- Поступлю с ней по справедливости.
- Но ведь не убьёшь?
Полководец покачал головой:
- Вероятно, нет. Хоть на самом деле и надо бы.
- Мне не по себе стало.
- Успокойся, мальчик. Не убью только потому, что тогда Феодора расправится со мной. Ну, а я не желал бы умирать раньше времени. - Помолчал и добавил: - Только Янку пусть с собой не берет. Здесь ей не Италия, малярия с дизентерией. Не для маленьких девочек житье.
Фотий собрался быстро и на корабле в составе торгового флота, двигавшемся из города Фасис через Трапезунд и Синоп, устремился в Византий.
6
Да, естественно Антонина оказалась перед сложным выбором: надо было ехать в Лазику к мужу - и внезапно, точно снег посреди июля, сваливается любовник, обожаемый, столь желанный, но принявший схиму! И едва не попадает в тюрьму за свои грехи! Что ж, пришлось отложить поездку, выручать несчастного. Если б не вмешательство Феодоры, гнить бы ему в застенках. Помогли, спасли. Нино намеревалась спрятать Феодосия в Руфининане и пожить вместе с ним какое-то время, оттянуть до последнего отбытие, но монах неожиданно отказался, пренебрёг любовью, поселился в монастыре Святого Анания. Женщина засыпала его письмами, полными упрёков и нежности. Он не отвечал. Умоляла о коротком свидании. Он молчал. Угрожала, негодовала, изрыгала проклятия. Он не реагировал. Наконец, не выдержав, сообщила, что уезжает, и просила лишь об одном: просто попрощаться. Молодой человек смягчился, начертал на клочке папируса: «Будь по- твоему. Жду тебя на паперти возле храма Святой Софии завтра в полдень. Призываю к благоразумию. Мы ведь расстаёмся».
«Мы ведь расстаёмся? - усмехнулась она. - Ну, посмотрим, посмотрим, чья возьмёт».
Был конец сентября, но довольно тёплый, люди одевались ещё по-летнему, а листва уже сильно пожелтела, пахло перезревшими дынями, и щенки у собак становились взрослыми. Антонина приехала загодя и зашла в церковь, чтобы, помолившись, скоротать время. Кончилась обедня, и свечницы с монашками убирали догоревшие свечи, протирали мраморные полы. Золотилась мозаика. Нино опустилась перед ликом Девы Марии, осенила себя крестом, прошептала проникновенно: «Богоматерь-Заступница! Помоги мне сегодня. Защити от лукавого. И подвигни к единственно верному решению. На Тебя одну уповаю. Больше поделиться мне не с кем». Плакала и била Ей земные поклоны. А потом поставила девять свечек - две за упокой своих родителей, семь за здравие: Феодоры, Феодосия, Магны, двух её детей, Фотия и Янки. (В этом перечне не было супруга. Слишком уж жестоко с её стороны - ведь стратиг находился на войне!…)
Продолжая кланяться и креститься, вышла спиной из храма. Раздала нищим мелочь. Щурясь на полуденном солнце, поискала глазами приёмного сына; поначалу ошиблась - приняла другого молодого монаха за него; круто развернулась, вновь прошлась по паперти. И услышала знакомый басок:
- Здравствуй, Нино.
Сердце сжалось, даже защемило. Посмотрела на стоявшего рядом чернеца: шапочка-скуфья, небольшая бородка клинышком, бледное измученное лицо, пересохшие губы. Чуть запавшие синие глаза. И всё это сочетание - губ, глаз, бровей, складок возле рта и век - создавало образ, столь желанный ею, вызывающий острое желание близости, единения, страсти. И едва не расплакалась от счастья. Мягко произнесла:
- Здравствуй, Фео. Вроде похудел.
Он ответил просто:
- От монашеских трапез не потолстеешь.
С болью в голосе предложила:
- Возвращайся в мирскую жизнь.
Инок покачал головой:
- Это невозможно.
- Ты меня не любишь? - и взяла его за руку.
Молодой человек отпрянул, дёрнул кисть, отнял.
Глухо проворчал:
- Для чего такие вопросы? Будто в сердце нож… Знаешь ведь: люблю. И в миру не смог бы преодолеть гибельное чувство. А монашество меня защищает…
По её щекам побежали слезы. Вздувшиеся губы проговорили:
- Будь оно неладно, твоё монашество… Раз оно тебя защищает! - Всхлипнула чуть слышно. - Ты пойми, пойми: бабий век недолог… Мне почти уже сорок три. Пара, тройка лет - перестану быть женщиной, превращусь в старуху… И тогда мы расстались бы по природным, естественным причинам… Но теперь, сейчас? Почему мы должны отнимать друг у друга счастье?
Феодосий низко опустил голову, пробурчал негромко:
- Потому что грех…
- Счастье - грех?!
- Да, такое счастье, как наше. Надобно смириться.
Слезы у неё потекли ручьём. Вся дрожа, спросила:
- Для чего - смириться? И кому от этого станет лучше?
Он ответил:
- Всем. Велисарию и Фотию. Нашим душам.
- У меня душа разрывается от тоски и боли.
- Это от лукавого. Перетерпишь - пройдёт. У тебя пройдёт, у меня пройдёт…
Антонина сказала горько:
- Я старалась - не получается. Ты в своё монашество спрятался. Но ведь это не выход.
- Выход, выход. Ты уедешь в Лазику, я отдамся молитвам…
- Дурачок, расставание, расстояние только разжигают любовь.
- Переборем, справимся.
- С настоящей любовью справиться нельзя.
- Нет, прощай. - Повернулся и пошёл, боязливо ссутулившись.
Ей хотелось броситься за ним, за руку схватить, обратить к себе, заглянуть в зрачки, крикнуть что есть силы: «Все твои слова - чепуха! Лишь любовь священна. Остальное - бред. Остальное - выдумки замшелых святош, ничего не смыслящих в человеческих чувствах!» И стояла, и понимала, что не сможет его переубедить. Между ними - бездна. И мгновения их взаимного счастья повториться нуже не смогут… Неужели не смогут?…
А потом вдруг из Лазики появился Фотий - взбудораженный, взвинченный, говорил, что направлен Велисарием возвратить в казну украденные богатства. Мать сказала:
- Обещай мне, пожалуйста, что не станешь мучить Феодосия из-за пустяков.
Сын воскликнул:
- Хороши пустяки - пятьдесят сундуков награбленного добра!
- Ты лее понимаешь, о чём я.
Покатав желваки на скулах, он проговорил:
- Если, не упрямясь, согласится помочь. И поедет со мной в Эфес добровольно. - Отвернувшись, добавил: - А тебе давно пора в Лазику. Помириться с мужем…
Посмотрела на него озабоченно:
- Лис бушует?
- Нет, по большей части молчит. Это много хуже. Лис бушующий менее опасен.
Заморгала часто:
- Может, мне не ехать? Отсидеться дома? Написать письмо?
- Я не знаю, решай сама. Но мне кажется, лучше не писать, а поехать. И найти нужные слова. Велисарий обещал, что поступит с тобой гуманно.
- Ты его просил?
- Да, в присутствии многих.
- Значит, пощадит. - Облегчённо вздохнула. - Брать ли Янку с собой?
- Нет, велел не брать. Говорит, условия хуже итальянских.
