Евнух встал, и в его армянских миндалевидных глазах можно было прочесть некую весёлость, даже беззаботность. Он сказал:

    - Выход, ваше величество, один: подкуп. Подкупать всех - чернь, сенаторов, монофиситов, иерархов Церкви. Деньги делают чудеса, превращают врагов в друзей, прекращают войны и устраивают браки. Деньги - вот движитель мира! А поскольку денег в казне достаточно, мы сумеем купить спокойствие нашего Отечества. Как говорится, «pecuniae imperare oportet» - «деньгами надо распоряжаться с умом»!

    Ждали итогового слова Юстиниана. Он сидел, как и прежде, погруженный в себя. Небольшая бородка и усы, крупные залысины, уходящие под корону, чуть заметные мешки под глазами. Пальцы перебирали чётки. Наконец, автократор проговорил:

    - Тут немало цитировали древних, процитирую и я: «Festinatio improvida est et caeca» - «Всякая поспешность неосторожна и слепа». «Festina lente» - «Поспешай медленно»! И поэтому я согласен с Петром Варсимой - подождём день-другой. Пусть начнутся Иды, как им и положено. Последим за настроением плебса и патрициев. И уже тогда начнём действовать, исходя из реальной ситуации. - Он с тоской посмотрел в пространство, мимо всех, в точку, видимую ему одному. - Очень не хотелось бы крови. Но готовиться надо и к ней… - Перевёл взгляд на магистра Гермогена: - Поезжай к Велисарию, пусть скорей поправляется, держит наготове всех своих солдат. Пусть снесётся с Мундом. При плохом развитии событий сможем опереться только на них. - Поднял взор на Нарсеса: - Но и деньги, деньги! Мы без денег не обойдёмся. Надо уже готовить кругленькую сумму. Для сенаторов и гвардейцев прежде всего. Купим их лояльность, а тогда и с простым народом договоримся. - Сделал жест рукой, означающий, что беседа окончена. А когда все, склонившись в три погибели, стали подходить к самодержцу для прощального поцелуя в грудь, попросил Иоанна Каппадокийца: - Задержись, дружище, я хочу тебе кое-что сказать.

    Тот повиновался. Остальные смиренно вышли, и монарх произнёс негромко:

    - Будь готов к отставке.

    У эпарха двора отвисла челюсть:

    - Ваше величество… но ведь я… всей душою предан…

    - Знаю, знаю, не гомони. Не желаю этого сам. Но коль скоро придётся сдерживать толпу… Брошу собакам кость - и тебя, и Трибониана… Не волнуйся, дальше простой формальности дело не пойдёт. Переждём немного и вернёмся к прежнему. Ты - выкачивать золото для казны, он - заканчивать свод законов. Лишь бы выиграть время.

    Иоанн поклонился:

    - Понимаю, ваше величество. Подчиняюсь вашей воле всецело.

    - Вот и славно, друг. Пусть Трибониан тоже знает. Мы пойдём на уступки, но зато сохраним главное. Ясно, дорогой?

    - Совершенно ясно.

    - А теперь ступай. Всё решится в считанные дни. Или победим к воскресенью, или, как ты сказал, будем срочно грузиться на корабли.

    - Лучше победить.

    - Кто бы сомневался!

    Проводив взглядом Каппадокийца, император встал с высокого трона из слоновой кости, инкрустированного золотом и сапфирами, подошёл к потаённой двери за колонной и, нажав на ручку, выпустил из маленькой комнаты Феодору. Та взглянула на супруга снизу вверх. Он спросил:

    - Всё сумела расслышать?

    - До единого слова.

    - Кто же прав из нас, как по-твоему?

    - Безусловно, ты.

    Царь невесело улыбнулся:

    - Ну, а если без лести?

    - Петра, ты же знаешь, я в таких вопросах не льщу. Затевать кровавую бойню рано. Но идти на какие-нибудь уступки тоже преждевременно. Может, обойдётся. Будем выжидать.

    Автократор поморщился:

    - Самое противное - выжидать. Сразу оказываешься на пассивной стороне. Василевс должен действовать, проявлять инициативу.

    - Главное искусство управления государством в том, чтобы проявлять известную гибкость, маневрировать, уступать для вида, а затем наносить неожиданный удар. Ежели удар не рассчитан, он приходится в пустоту.

    Самодержец привлёк её к себе и поцеловал с нежностью:

    - Ты моя сударушка… Прозорливее и умнее всех. Без тебя я - ноль.

    - Не преувеличивай, - и она ластилась к нему и мурлыкала, словно кошка.

    - Правду говорю. Мы с тобой единое целое…

    - Что-то мы давно этим целым не были.

    Он вздохнул:

    - Государственные дела заели.

    - Но ведь наша близость окрыляет тебя на новые подвиги. Ты всегда это утверждал.

    - Окрыляет, конечно.

    Феодора обвила его шею руками:

    - Может, перейдём в гинекей, мой бесценный?

    - Было бы неплохо, но хотел бы ещё немного посидеть с документами… После гинекея расслаблюсь, долго не приду в рабочее состояние…

    - Пустяки. Надо отдыхать иногда. Кроме государственного, есть ещё и супружеский долг, ты забыл?

    - Начал забывать.

    - Я тебе напомню.

    И они, скрывшись за колонну, устремились по винтовой лестнице на женскую половину, в спальню Феодоры.

    До решающих событий этого января оставались сутки с небольшим.

    Идами, по римским канонам, называли в конкретном данном случае тринадцатый день января, на который были назначены новые заезды на ипподроме. Их обычно намечалось двадцать четыре, каждый по семь кругов. И на первых порах церемония шла своим чередом: выход императора на кафисму, знак его к началу ристаний, крики «зелёных» и «синих», улюлюканье, свист. Неожиданно на правой стороне западной трибуны, где сидели венеты, люди стали скандировать: «Август, помилуй тех, кто спасён Господом!», «Флора на свободу! Мину на свободу!» И отдельные представители «синих» по проходам побежали к царю, яростно размахивая руками, но гвардейцы эпарха преградили им путь, начали теснить, напирать, получилась давка. Тут внезапно с левой стороны той же трибуны бросились на помощь бывшим своим соперникам по заездам прасины - с криками: «Многие лета нашим обоим димам!» - начали сражаться с гвардейцами кулаками и палками. Снова вспыхнула драка. А народ на трибунах принялся орать: «Ника! Ника!» Так обычно подбадривали возничих («Побеждай! Побеждай!»), но поскольку заезды были приостановлены из-за потасовки, восклицания явно предназначались взбунтовавшимся «синим» и «зелёным».

    Император поднялся. Вместе с ним встало всё его окружение. Он глазами отыскал Евдемона, выставил вперёд указательный палец и сказал:

    - Отвечаешь лично. Наведи порядок любой ценой. Говорю тебе прямо: любой ценой. Я устал от волнений в городе. Ты меня огорчаешь.

    - Ваше величество, ваше величество, - суетливо произнёс градоначальник, - означает ли это, что могу ворваться в храм Святого Лаврентия и схватить Мину, Флора с их компанией?

    Но монарх не ответил и торжественно покинул трибуну. Вслед за ним потянулась свита. Иды были сорваны: до конца бегов оставалось два заезда.

    Евдемон причитал:

    - Как же поступить, Господи? Почему я один должен всё решать?

    А сенатор Пров, проходя мимо, переваливаясь с боку на бок из-за грузности, с недовольством заметил:

    - Что тут сомневаться? Автократор велел, чтоб любой ценой. Вот и действуй. Выполняй приказ. - Про себя же усмехнулся злорадно: «Действуй, действуй, глупец безмозглый. Распали страсти. Это мне и надо». Арсенал с оружием, собранный в его доме, был уже наготове.

    Нескольких зачинщиков драки арестовали, но толпа перемешавшихся «синих» и «зелёных» догнала конвой, и гвардейцы, оказавшиеся в явном меньшинстве, быстро отпустили задержанных. Бунтари воспрянули. «Ника! Ника!» - слышалось повсюду.

    С ипподрома люди хлынули на Месу, по пути громя лавочки менял и ростовщиков на Аргиропратии и обычные мастерские в портиках Артополии. Били, крушили, колошматили. Как лавина. Как горный сель… После Амастрианского форума кто-то крикнул: «На Пульхериану! К храму Святого Лаврентия!» - «На Пульхериану! - заревели восставшие. - Вызволим Флора с Миной! Ника! Ника!»