Покусав губу, компаньонка взглянула искоса:

    - Если я останусь при вас, вы его отпустите?

    - Вот ещё придумала! - хмыкнула царица. - Я не отпущу Фотия при любом варианте.

    - Что ж, тогда и меня гоните, - выдохнула та.

    Феодора сморщилась:

    - Ты несносна, Фимка. Прочь ступай. Только не совсем, а на время. Мне необходимо подумать. О моём решении ты узнаешь позже.

    Уходя от императрицы, дочка Иоанна мысленно сказала: «Как бы там ни было, я должна помочь Фотию бежать. А иначе он останется взаперти до седых волос». В тот же вечер женщина с посыльным переправила Антонине, отдыхавшей в Руфининане, свиток. Вот что говорилось в письме:

    «Я имела честь говорить с Её Величеством относительно судьбы Вашего любимого сына и не менее любимого моего супруга. И узнала, что ему грозят новые годы заключения. Не пора ли нам самим позаботиться о его участи? Для освобождения дорогого мужа я готова на все».

    Двое суток спустя от свекрови пришёл ответ:

    «И не замышляй! Ты ему не поможешь, и сама окажешься за решёткой. Наша доля - терпеть и верить. А тем более, в свете возможного брака Янки с Анастасием портить отношений с государыней не хочу».

    Что ж, пришлось действовать на свой страх и риск. На тиснёном пергаменте начертала верительную грамоту от лица царицы: «Евфимии, дочери Иоанна, разрешается свидание с её мужем, Фотием, пасынком Велисария, сроком на четверть часа». И, подделав подпись императрицы, опечатала свиток сургучом, выдавив на нём перстень Феодоры, взятый тайно у неё из шкатулки.

    Поздно вечером, облачившись в дорожный плащ с капюшоном, вышла чёрной лестницей из дворца Герея, миновала сад по одной боковой аллее и пролезла в небольшое отверстие ограды, сквозь которое, как давно она знала, бегали служанки на свидания со своими ухажёрами из соседней деревни. Там, на берегу Мраморного моря, разыскала рыбака Харитона, члена артели, доставляющей на кухню её величества морепродукты. Тот за несколько оболов согласился перевезти её в Халкидон. И уже наутро молодая женщина на другой лодке, тоже за плату, переехала через Босфор.

    Оказавшись в столице, молодая дама предстала перед Анатолием - управляющим дворцовым хозяйством, показала ему липовую грамоту и спросила, как ей действовать дальше. Тот сидел и кряхтел, чмокал и чесался, выражая недоумение, несколько минут кряду. Наконец она достала золотую монетку и, ни слова не говоря, протянула коменданту дворцов. Тот зачмокал, зачесался и закряхтел с удвоенной силой, но от взятки не отказался и повёл Евфимию к начальнику охраны. Для тюремщика сошла и серебряная деньга. В результате обманщицу провели в подземелье, и в одном из вонючих, тёмных каменных мешков взору её предстал Фотий - совершенно заросший, так как его не стригли и не брили, и с чудовищно длинными когтями на босых ногах (ногти на руках он грыз). Увидав жену, муж расплакался, как ребёнок, и, гремя цепями, к ней приник порывисто. Обнимая супруга, Фимка прошептала:

    - На, держи мешочек… В нём сухая сонная трава. Выпей незаметно. Будет впечатление, что ты умер. Тело задеревенеет, сердце станет биться едва-едва, и дыхание почти пропадёт. Ничего не бойся. Я узнаю, где тебя похоронят, и отрою ближайшей ночью. Вместе убежим в дальние края.

    Он проговорил:

    - Полагаюсь на тебя полностью, прелесть моя, отрада. Знаешь, ночью мне явился во сне сам пророк Захария и сказал, что меня скоро ждёт чудесное избавление от мучений. Получается, что правда.

    - Уповаю на Господа, на пророка и всех святых.

    Узник поцеловал её крепко:

    - Я люблю тебя больше жизни.

    - Я тебя просто обожаю…

    Так они сидели, обнявшись, и тюремщик просрочил целых пять минут - против обозначенного в грамоте времени, - полагая, что супруги ничего зазорного позволить себе не могут, пусть побудут вдвоём подольше.

    Обернувшись в дверях, Евфимия ласково кивнула и скрылась. А затем, на обратном пути из подвала, заглянула на кухню, вызвала рабыню - ту, которая помогала Фотию убежать в первый раз, и, простимулировав несколькими монетками, приказала разведать, где обычно хоронят умерших заключённых. Та ответила:

    - Я и так знаю, госпожа: их закапывают на дальнем кладбище, что в Пемптоне.

    - Я там никогда не бывала.

    - Это очень просто: если идти из центра по дороге к воротам Святого Романа, то по левую руку окажется церковь Святого Мокия. А по правую - будет местность Пемптон. Вот вблизи речки Ликос и находится кладбище.

    - Точно там узников хоронят? Ничего не путаешь?

    - До последнего времени хоронили. Но могу уточнить особо. А о ком речь теперь ведёте? Неужели о кире Фотии? - испугалась она. - Он, по-моему, ничем не хворает.

    Дама приложила палец к губам:

    - Тс-с, ни слова больше. Я была сегодня у него в каземате… С ним в любую минуту может произойти что-нибудь такое, от чего он умрёт. - И моргнула многозначительно.

    А служанка понимающе улыбнулась.

    Днём раба разносила пищу и, зайдя в камеру к наследнику Антонины, увидала его лежащим без чувств. Подняла тревогу, прибежала охрана, вызвала лекаря. Лекарь обстучал бездыханное тело, попытался отыскать пульс, не нашёл и махнул рукой: «Этого пора увозить в Пемптон!» Заключённым не полагалось даже гроба - их закапывали в зашитых мешках из дерюги. Вместе с Фотием на телегу свалили ещё два трупа, и возница ближе к вечеру потащился с подводой на погост. Здесь, на берегу Ликоса, два могильщика вырыли приличных размеров яму, сбросили покойников, навалили сверху земли и поставили небольшой деревянный крест. Не успел возница скрыться за пригорком, как с другой стороны дороги появились двое вооружённых всадников и одна закутанная в пеплум дама; задержав землекопов, строго повелели им указать, где они зарыли вновь преставившиеся. Те таиться не стали, привели визитёров к свежему могильному холмику.

    - Отрывайте, - приказал один из мужчин, не слезая с коня.

    Три мешка извлекли из ямы, и второй седок, моментально спешившись, начал разрезать ножом ткань. Наконец, дама, наклонившись, узнала:

    - Он!

    Остальных снова закопали, а приехавшие начали оживлять добытое тело: хлопать по щекам, брызгать в лицо водой, тормошить, звать по имени:

    - Фотий! Фотий! Очнись!

    Землекопы наблюдали за этими манипуляциями с ужасом. Как сие понять - приводить в чувство труп? Уж не колдуны ли они? Не пособники ли нечистого? Не грозит ли за подобное богохульство всем теперь Господнее наказание? Мужики крестились.

    Неожиданно Фотий зашевелился, задышал, задёргался, а потом вдруг закашлял, резко сел и открыл глаза. Посмотрел на всех диким взором и проговорил всё ещё не совсем послушным языком:

    - Пресвятая Дева Мария!… Вроде получилось…

    Женщина припала к нему, стала обнимать, целовать, шептать:

    - Милый, дорогой, как я счастлива, как я торжествую!…

    И пока они плакали от радости, первый из вооружённых мужчин обратился к могильщикам:

    - Эй, ребята, вы чего, струхнули? Он не умер вовсе, а заснул слишком глубоко. Мы его спасли.

    - Понимаем, понимаем, - соглашались «ребята», совершенно не веря.

    - Но рассказывать о случившемся никому не следует. Вот вам за труды три обола. И - молчок, чтоб никто не знал.

    - Понимаем, понимаем, - отвечали рабочие.

    Между тем оживший мертвец безусловно пришёл в сознание, и его посадили на ту же лошадь, на которой сидела дама. Кавалькада пришпорила коней и, швыряя комья грязи из-под копыт, скрылась за пригорком. Оба гробокопателя молча переглянулись.

    - Ну и что ты думаешь по этому поводу? - наконец произнёс один.

    - Что мне думать! - отозвался второй. - Дело ясное, что дело тёмное. И не нашего ума, кстати. Наше дело - подчистую пропить заработанные монетки. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

    - Тоже верно. Ничего мы не видели, ничего мы не слышали и ни в чём не замешаны.