- Правильно, дружище. Люди мы простые, и с нас взятки гладки!

    Ночь супруги провели дома, нежась на брачном ложе, и дарили друг другу бесконечные ласки. А едва солнце встало, были уже в порту и на зафрахтованном заранее судне вышли вскоре в открытое море. Путь их лежал в Пентаполис: Фотий рассчитывал укрыться на какое-то время у Иоанна - сына Гекебола и Феодоры, - а затем с женой отправиться вверх по течению Нила, чтобы в Антикополе разыскать и освободить своего тестя - Иоанна Каппадокийца.

    Неудачи преследовали экспедицию Велисария с самого начала: налетевшая возле островов Киклады буря разметала его корабли, и затем из двадцати удалось собрать только восемнадцать - два пропали без вести. Для починки поломанных снастей и для пополнения запасов питьевой воды задержались в Афинах на неделю дольше намеченного срока. А уже в Ионическом море, на подходе к Сицилии, за борт выпал моряк, и его, на глазах у всех, слопала акула. Все сочли это скверным знаком.

    Так оно и случилось, в сущности. Целый год после высадки византийцев на Сицилии и по мере их проникновения в глубь материка шли отдельные незначительные стычки; обе стороны опасались крупных сражений, маневрировали и подолгу отсиживались в зимних лагерях. Ситуация складывалась в пользу Тотилы: армия ромеев постепенно редела - многие крестьяне, набранные из местных, просто дезертировали или перебегали к готам (там кормили лучше и давали хоть и небольшие, но какие-то деньги). Итальянское население также относилось к ромеям враждебно: те травили посевы, отнимали скот и коней, воровали девушек, а зато «варвары» никого не трогали и вели себя более приглядно. Убегали к готам и сами византийцы. Лис пытался остановить разложение, но его средства подходили к концу, центр проявлял к кампании равнодушие, и пополнить ресурсы было неоткуда.

    Самым гибельным оказался 546 год: экспедиционный корпус потеснили со всех сторон, и Тотила как победитель въехал в Рим. Игнорируя Велисария, он послал своих представителей к Юстиниану, предлагая василевсу мирный договор. Выдвигались следующие условия: всякие военные действия прекращаются, и Романия уводит свои войска; сам Тотила остаётся в Италии королём, подчиняясь Константинополю на правах вассала, называя императора собственным отцом. При создавшемся положении это было неплохим выходом - ну, по крайней мере, Византия не теряла лица, пусть формально, но сохраняя Апеннины под своей юрисдикцией.

    А Юстиниан увильнул от прямого ответа. Он вручил посланцам грамоту для Тотилы, где благодарил короля за желание кончить дело миром, но советовал обращаться непосредственно к Велисарию, ибо тот, находясь на месте, знает лучше, как себя вести, и способен принять верное решение, будучи наделённым его величеством самыми широкими полномочиями.

    После этого Рим дважды переходил из рук в руки, и никто не мог одержать убедительной победы. Тут ещё стратиг получил от Антонины письмо, так его потрясшее, что командовать войсками он не смог целую неделю, провалявшись пластом у себя в шатре и опорожнив не менее трёх бочонков неразбавленного вина. А в пергаменте говорилось следующее:

    «У меня для тебя вот какая весть - сам давай оценку, добрая или злая. Вроде бы, по сути, ничего страшного, даже наоборот, есть прямая выгода, но по форме всё произошло странным и достаточно диким образом.

    Речь идёт о замужестве Янки. Ты, насколько мне помнится, получил гарантии от Юстиниана, что в твоё отсутствие свадьбы с Анастасием не произойдёт. Но известно, как слова у него нередко расходятся с делами: раздаёт собеседнику добрые посулы, соглашается с его аргументами, убаюкивает, умасливает, а когда тот уходит, счастливый, зачастую поступает совершенно наоборот. И уж если начинает давить Феодора, редко ей противоречит.

    Нечто подобное приключилось и с нами. Государыня начала настаивать на венчании: Анастасию уже двадцать шесть, Янке скоро семнадцать, и пора провести бракосочетание. Молодых познакомили, и они не понравились друг другу. Дочка мне сказала об этом сразу после встречи: юноша не самого умного десятка, говорит исключительно о скачках на ипподроме, остальные темы его не трогают. И её величество сообщила потом со смехом, что жених отозвался о невесте в отрицательном смысле - мол, здоровая и нескладная, выше меня на целую голову, я не справлюсь с ней. Вроде бы разлад налицо, но ведь мы и василису знаем хорошо - если что задумала, разобьётся в лепёшку, но выполнит.

    Распорядилась привезти Янку во Влахернский дворец - вроде для ещё одной застольной беседы со своим внуком. Ничего не подозревая, я, конечно же, повезла. Там нас разлучили и закрыли меня в пустой комнате. А несчастную девочку отвели в царские покои, в опочивальню, и замкнули наедине с предполагаемым мужем. Иоаннина, разумеется, возмущалась, отбивалась, поцарапала Анастасию лицо, и тогда Феодора повелела охране привязать невесту к кровати. Что и было сделано. А жених в присутствии самой государыни, понукаемый ею, надругался над нашей крошкой насильно. Я, когда узнала, просто была потрясена. Но молчала. Да и то сказать: разве возмутишься, если происшедшее - под эгидой полновластной императрицы?

    Ничего не поделаешь: мне и дочке пришлось смириться. Свадьба состоялась 12 апреля 547года, а венчались в церкви Святых Апостолов, что в Константинополе. На медовый месяц молодые поехали в имение её величества в Иероне. И, ты знаешь, возвратились умиротворённые, без какой-либо предвзятости друг к другу, а весёлые и довольные. Я потом говорила с Янкой: дочка признавалась, что была не права, Анастасий - приличный молодой человек, далеко не глупый, даже остроумный, а в интимной жизни неутомим, что весьма приятно. В общем, оба сошлись даже полюбовно.

    Дорогой мой супруг, наша дочь теперь - замужняя дама, это совершившийся факт. Не ропщи и прими как данность. Ведь в конце концов родство с Феодорой (и уже не сводное, как в моём случае, а кровное) дорогого стоит. Может быть, поможет вывести тебя из опалы. Я, во всяком случае. Бога молю об этом.

    Впрочем, как говорится, на всё воля Божья. Между нами, самочувствие у её величества ухудшается. Лекари обнаружили опухоль в левой груди. Никакие средства не помогали, и пришлось отрезать. Существует опасность, что болезнь перекинется и на правую. Василиса в последнее время сильно похудела, кожа стала серой, хворой. И передний зуб снова потемнел, сделался зловещим. От былой красоты и следа не осталось. В общем, вероятны скорые перемены в нашей жизни…

    Жду твоего возвращения с нетерпением. Мы с тобой не такие старые, мне всего пятьдесят, а тебе и вовсе сорок семь, и могли бы ещё пожить в своё удовольствие. Приезжай, любимый! Янка, Анастасий и я крепко тебя целуем, обнимаем и молимся».

    Выйдя из запоя, Велисарий созвал военный совет и послал в Константинополь письмо императору, где просил его о косвенной помощи - пусть ромейская армия нападёт на готов в Далмации, отвлечёт половину сил с Апеннинского полуострова… И на этот раз полководца услышали. Государь направил в Салону войско во главе со своим двоюродным братом Германом. Это подготовило почву для дальнейшего перелома в ходе Итальянской кампании.

    Путешествие Фотия и Евфимии длилось несколько месяцев. Иоанн из Пентаполиса (сын императрицы и Гекебола) принял их не слишком радушно, разрешил пожить в гостевом домике, но особой заботой не окружил и давал понять, что присутствие их, сбежавших от его матери, не приветствует. Разумеется, он боялся мстительной и коварной василисы. И когда супружеская чета отбыла из имения, лишь вздохнул с облегчением.

    На торговом парусном судне добрались вверх по Нилу до провинции Фиваида, а затем на верблюдах - до Антикополя. Городок был невзрачный и грязный, сточные канавы не чистились и смердели, по дорогам бегали бродячие псы и пугали всех, а торговые ряды на центральной площади поражали скудостью товаров. Поселились на гостином дворе и отправились в единственный монастырь - Святого Фомы, где спросили пресвитера Петра (бывшего Иоанна Каппадокийца). Тот пришёл похудевший, с бритой головой и каким-то потухшим взором. Прежний эпарх двора, жизнерадостный и сластолюбивый, въедливый чиновник и любитель покушать, сгинул в небытие. Перед ними стояла бледная его тень - в чёрном балахоне, подпоясанном пеньковой верёвкой, с дряблыми щеками и согбенной спиной. Лишь губа оттопыривалась по-прежнему.