«…Наблюдая, как он разговаривает с посетителями, я думала о том, что этот человек только что провел совещание в ЖУРГАЗе. Прочел верстку „Огонька“, переговорил с десятком сотрудников, подписал десяток бумаг, продиктовал очередной фельетон, написал письмо А. М. Горькому… Его ждут сейчас во множестве мест, а он сидит за большим столом, вертит в пальцах карандаш и внимательно слушает дотошного старичка в брезентовой куртке, неторопливо и подробно разъясняющего важность нового способа повышения всхожести семян… Как его хватает на все это? Как удается ему со всем этим справляться без малейшего признака суетливости?
Улучив минуту, я, не удержавшись, сказала Кольцову об этом.
— Э! — засмеялся он. — Секрета тут нет. Надо только, чтобы каждое дело, которым ты в данную минуту занимаешься, казалось тебе самым важным делом на свете. Только и всего».
Вполне естественно, что издательство ЖУРГАЗа выпускало партийную, политическую и историческую литературу. В основном это были труды высокостоящих партийных вождей. Правда, некоторые книги потом приходилось изымать из библиотек и уничтожать, поскольку их авторы становились «врагами народа». Одним из авторов ЖУРГАЗа был Михаил Покровский — главный историк сталинского времени, член Президиума ЦКК ВКП(б) с 1930 года. Наверно, если так можно сказать, ему повезло — он умер в 1932 году. Несколько позднее Сталин решил, что надо играть на патриотических струнах населения, и многое, в частности произведения М. Покровского, было объявлено «антимарксистскими и вульгарно-социологическими». Понятно, какая участь постигла бы их автора.
Вот письмо Кольцова к Покровскому:
Москва, 30 апреля 1931 года.
Дорогой Михаил Николаевич!
Мы очень благодарны Вам за сдачу в печать «Очерков истории революционного движения». Несмотря на всю свою громадную загруженность и нездоровье, Вы оказались самым аккуратным из авторов «Всемирной Истории»! Вот пример для других сотрудников, у которых и дела меньше и времени больше.
На сегодняшний день коллегия сдала издательству только половину одной книги («Очерки истории пролетариата СССР»). Если считать, что в ближайшие дни мы получим всю книгу до конца, то, считая минимальным двухмесячный срок для печатания книги, мы выпустим ее только к концу июня. Итого за полгода только 2 книги.
Поэтому мы позволим себе выпустить Вашу книгу одновременно со второй. На качестве это нисколько не отразится — чтение корректуры в гранках и листах мы Вам гарантируем. Быструю связь с Вами мы наладим через фельдъегерскую службу ОГПУ. Если не будет задержки в гранках, мы выпустим Вашу книгу через полтора месяца, то есть в середине июня. По оформлению издания она должна быть не хуже, а лучше книги Ленца. Постараемся дать побольше иллюстраций.
Все-таки выпуск книг идет крайне и крайне туго. Обидно то, что самые рукописи уже есть, но сдача их в набор немилосердно задерживается.
Убедительно прошу Вас, Михаил Николаевич, разрешить сдать в набор уже отредактированные рукописи: «Ранние буржуазные революции», «Феодализм в Западной Европе» и «История техники». В ближайшие дни авторы сдают еще три рукописи: коллективную работу «Архаическое общество», «Соединенные штаты в 19 веке» и «Мировая война». Просьба ускорить процесс редактирования этих рукописей и разрешить тов. Мебелю сдачу их в текущем месяце. Только тогда мы кое-как начнем вылезать.
Удручающее положение у нас и в «Борьбе классов». Второй номер застрял поперек горла и лежал лишние две недели в производстве — из-за того только, что не хватало передовой. Если Вы, Михаил Николаевич, не вдохнете в редакцию настоящих темпов — журнал автоматически превратится из месячного в двухмесячный.
Отдыхайте, дорогой Михаил Николаевич, поправляйтесь и не сердитесь на Вашего стремительного и надоедливого друга.
Крепко жму руку.
Ваш М. Кольцов
…В показаниях Кольцова по ЖУРГАЗу, в состав якобы созданной им антисоветской группы (сколько же он этих групп создал?) входили сотрудники — Абольников, Чернявский, Левин, Прокофьева, Зозуля, Биневич, Гуревич, Рябинин, Кармен, Петров. Биневич был арестован, естественно, как «враг народа», летом 1938 года. Он провел несколько лет в лагерях и, как ни странно, был освобожден. Прокофьева Софья Евсеевна была арестована в 1937 году (как жена «врага народа»). Осуждена она была в начале 1938 года и этапирована в лагерь. Однако в марте 1939 года ее доставляют в Москву и допрашивают о «преступной» деятельности Кольцова. Вот протокол этого допроса:
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Прокофьевой С. Е. 5 марта 1939 г.
Вопрос: Следствию известно о ваших близких в прошлом отношениях с Кольцовым М. Е. Остановитесь на этом подробнее.
Ответ: Кольцова я знаю с 1919 года. Мы вместе работали во фронтовой газете «Красная Армия», издававшейся политуправлением 12 армии. После окончания гражданской войны мы время от времени встречались в Москве. На протяжении последних десяти лет с 1927–1937 работала заместителем Кольцова по ЖУРГАЗУ.
Вопрос: Что вам известно о контрреволюционной деятельности Кольцова в первые годы после Октябрьской революции?
Ответ: Ничего. Я не знаю никаких антисоветских выступлений Кольцова. Фактами антисоветской деятельности не располагаю.
…И это весь допрос. Никаких вопросов об антисоветской группе в ЖУРГАЗЕ. Думается, что ЖУРГАЗ и «антисоветская группа», затаившаяся в нем, уже мало интересовали следствие. У НКВД уже были другие, более интересные для него цели.
Софья Евсеевна Прокофьева провела в сталинских застенках, лагерях и ссылке 18 лет. Она вернулась в Москву в 1955 году.
В сборнике «Михаил Кольцов, каким он был» она опубликовала теплые воспоминания о своем друге. Вот небольшой отрывок из них:
«…Последние встречи мои с Кольцовым были в апреле — мае 1937 года. Арест мужа и близких товарищей, в честность которых я безоговорочно верила, неожиданная пустота вокруг…
Кольцов был единственным, кто навещал меня. Мы подолгу разговаривали с ним. Он рассказывал много интересного об Испании, откуда только что приехал. На квартирах в учрежденских домах и в Доме правительства, где жил Кольцов, висели сургучные печати — символ трагической судьбы их обитателей.
Кольцов знал очень многих из репрессированных товарищей и уважал их. Он не мог верить этим страшным формулировкам — „враг народа“ и „изменник Родины“. Он ничего не понимал, как и все мы…
Весной 1937 года у Михаила было большое душевное смятение и тревога, не за себя — он был в апогее доверия и популярности. После похорон Ильи Ильфа Кольцов обронил такую фразу: „Ему уже спокойнее, чем нам“.
Больше я с Кольцовым не встретилась. Весть о его трагической участи принесли мне в 1941 году в далекий сибирский лагерь товарищи из московского этапа, и сердце мое наполнилось горечью и негодованием против дикого и бессмысленного уничтожения этого честного, мужественного, яркого, талантливого человека…»
Масштаб издательства ЖУРГАЗа требовал, естественно, привлечения к работе квалифицированных, опытных, талантливых журналистов и литераторов. Они охотно откликались на предложения Кольцова работать в той или иной жургазовской редакции, причем ни они, ни сам Кольцов не могли в самом кошмарном сне представить себе, что в не столь отдаленном будущем все они окажутся шпионами, вредителями и «врагами народа». А это время неумолимо приближалось. И вот оно перед нами в виде «Дела» Кольцова…
Остается добавить, что из редакций ЖУРГАЗа больше никто арестован не был. А сам ЖУРГАЗ, великолепно налаженное, выпускавшее в свет разнообразные издания, пользовавшиеся большой популярностью у читателей, издательство, был незадолго до ареста Кольцова бессмысленно ликвидирован.
Рассказывая о ЖУРГАЗе, нельзя не упомянуть об участии в его работе Алексея Максимовича Горького. О том, как Кольцов привлек к этой деятельности маститого писателя, свидетельствует их переписка.
