Вскоре, 20 сентября, решением ЦК Кольцов схлопотал «строгий выговор с предупреждением» и был отстранен от редактирования журнала. «Крамольный» 36-й номер был конфискован и уничтожен.

Как раз в это время Кольцов находился в качестве корреспондента «Правды» на больших военных маневрах в Белоруссии, где присутствовал и член Политбюро, Наркомвоенмор Ворошилов. Кольцов обратился к нему в полушутливой форме:

— Вот, Климент Ефремович. Здесь, на маневрах, бьют противника условно, а меня в Москве бьют безусловно.

— Как так, — улыбнувшись, спросил Ворошилов, — как это понять?

Кольцов подробно изложил всю историю с «Ленинградской каруселью» и с возникшими в этой связи неприятностями. К удивлению, Ворошилов отреагировал весьма резко, возмущаясь безобразными нравами героев «карусели». Но при этом сказал:

— Михаил Ефимович, правильно вы в «Чудаке» высекли этих чинуш. Они это заслужили. Но… Скажу вам откровенно. Надо было в другой форме — не давать повода для антипартийных обобщений. Вам надо покаяться. Напишите официальное заявление в ЦК и пришлите на мое имя. А насчет строгого выговора я посмотрю, что можно сделать.

Вернувшись в Москву, Кольцов «покаялся» — он написал следующее письмо.

По моей вине журналом «ЧУДАК» допущена грубая политическая ошибка, вполне правильно расцененная постановлением ЦК от 20 сентября. Я целиком соглашаюсь с тем, что и расположение и смысл материала, помещенного в № 36 журнала, действительно были чужды духу партийно-советской печати и действительно могли дать пищу для обобщений враждебных нам элементов.

Я, однако, должен со всей искренностью уверить ЦК, что в данном случае с моей стороны имела место действительно только ошибка, только промах, правда, грубый и недопустимый. Не было и тени намерения злоупотребить оружием критики, направить его во вред партии и советской власти. Мне кажется, нельзя допустить такое предположение, зная мою предыдущую работу.

Причиной утери мною чувства меры в отражении ленинградских непорядков был введший меня в заблуждение исключительно резкий тон в те дни партийного отдела «Правды» и неистовая, бешеная кампания ленинградской прессы, а также сведения о том, что инструктор АППО[8] ЦК приехал в Ленинград специально для того, чтобы еще «подогреть» и без того горячее наступление местной печати. Под гипнозом этой общей горячки я и допустил появление злосчастной странички в «ЧУДАКЕ». Исправить ошибку позднее я уже не мог, так как, по техническим причинам журнал печатается за 16 дней вперед. Результат получился самый худший.

Еще раз признавая правильность постановления ЦК в части наложенного на меня взыскания (выговор со строгим предупреждением), я считал бы только, что оставление мною «ЧУДАКА» прервет большую, и в общем, за вычетом данного случая, успешную работу по созданию нового типа литературно-сатирического журнала с новыми, советскими кадрами. Работу эту, в которую я вложил уйму сил и энергии, жаль прерывать. Жаль, конечно, не со стороны моих интересов — а потому, что связанная со мной и ныне растерявшаяся группа молодых сотрудников ЧУДАКА могла бы совместно со мной не только загладить ошибку журнала, но и в дальнейшем еще принести партии ощутимую пользу.

Москва. 25 сентября 1929 г.

Мих. Кольцов

На этом письме есть резолюция Ворошилова: «Следовало бы вернуть К. в Чудак. Переговорить с т. Кагановичем».

Видимо, не без усилий Ворошилова с Кольцова сняли «строгий выговор с предупреждением» и действительно вернули его в «Чудак». Как свидетельствуют люди, работавшие в редакции, журнал стал «уже не тем» — он утратил какую-то искорку. А вскоре «Чудак» решением ЦК был ликвидирован и слит с «Крокодилом». Видимо, в ЦК считали, что два сатирических журнала слишком много, тем более сатира — вещь острая, иногда ее можно понять двояко.

Именно этими обстоятельствами можно объяснить то, что Кольцов жалуется на свое плохое настроение в письме к Горькому.

Москва. 30 ноября 1929 г.

Дорогой Алексей Максимович!

Вы были так внимательны, что согласились принять общее редакционное наблюдение над «Библиотекой романов» «Огонька». Я запретил в редакции злоупотреблять Вашим вниманием и обращаться к Вам по мелким вопросам. Все-таки, если можно, не откажитесь дать указания Александру Иосифовичу Дейчу по вопросам, выдвинутым в прилагаемом письме. Он очень ими озабочен.

Живу я сейчас серо и невыразительно, как черви слепые живут. Только изредка вынимаю из шкафа подаренные Вами пояса и вздыхаю, с шумом выпуская воздух из грудной клетки. Этим я хочу сказать, что скучаю по Вас. По-видимому, это кончится большим слезливым письмом, с жалобой на нечуткость людей и просьбой указать, как поступить на зубоврачебные курсы.

В счет этих будущих радостей — крепко жму руки.

Ваш Мих. Кольцов

А. М. Горький — М. Е. Кольцову

(Сорренто, 9 декабря 1929 г.)

О, брате мой любезный!

По что столь зазорно срамословишь, именуя ся червем слепорожденным? И отколь скорбь твоя? Аще людие древоподобны ропщут на тя. я ко ветр повелевает, сотрясаяй смоковницы Плодов не дающи и желудю дубов завидующи, — помни: ты не желудь есть и не на утеху свинию родила тя матерь природа, а для дела чести и смелости. Аще же пес безумен лаяй на тя, не мечи во пса камение, но шествуй мимо, памятуя: полаяв — перестанет!

В этом духе я Вам, дорогой Михаил Ефимович, мог бы сказать много, но, от старости, забыл уже сей превосходный язык, которым все можно сказать — исключая популярные фразы «матового» тона.

В самом деле: Вы что там раскисли? Бьют? И впредь — будут! К этому привыкнуть пора Вам, дорогой мой! Крепко жму руку и — да пишет она ежедневно и неустанно словеса правды!

Старец Алексий Нижегородский и Соррентийский.

А «Огонек» следовало бы мне высылать.

А. Пешков

Кольцов попытался как-то бороться, чтобы отстоять «Чудак», но все было бесполезно. Он снова написал Ворошилову:

«Дорогой Климентий Ефремович!

Мне стыдно опять обращаться к Вам по тому же делу, но право, не я виноват сейчас в тяжелом и ОЧЕНЬ обидном положении, в которое меня ставят. Только месяц назад я был назначен в „Чудак“ вновь. Тов. Каганович ободрил меня: — Работайте на пользу партии! — Я был окрылен „амнистией“, готов был камни таскать. И вот, через МЕСЯЦ только — опять все пошло вспять. Опять слиты „ЧУДАК“ с „Крокодилом“. Ну, хорошо, это необходимо из-за недостатка в бумаге, хотя наличие сейчас двух зубастых сатирических, классово направленных журналов сыграло бы очень полезную роль. Естественным редактором нового, объединенного журнала казался я. Настолько естественным, что Феликс Кон („Крокодил“) третьего дня пригласил меня и предложил принять уже журнал. Оказывается, ничего подобного. Через месяц после постановления Оргбюро о возврате на ред. работу я снова с нее снимаюсь (назначается тов. Еремеев). Теперь это уже превращает меня в одиозную фигуру, с которой надобно быть осторожным (ЦК восстановил, и сейчас же опять снял!). Что же случилось? В чем я провинился опять? Не знаю, и потому подавлен, считаю, что здесь несправедливость.

Покажите, К.Е., эту записку тов. Сталину! Я верю, что его тронет этот маленький, но не пустой вопрос».

30 января 1930 г.

Ваш Мих. Кольцов

На этом письме имеется резолюция Ворошилова: «Сделано». Что она означает, не совсем понятно. Можно предположить, что он показал письмо Сталину, но ответа от Вождя не последовало. Видимо, Сталина не «тронуло». «Чудак» прекратил свое существование.

…В каждое из изданий ЖУРГАЗа, появлявшееся неизменно по инициативе Кольцова, он вкладывал долю своего внимания, и труда. Всего в ЖУРГАЗе издавалось 39 периодических изданий. Как же он с этим всем справлялся? Ответ мы находим в воспоминаниях известной писательницы и журналистки Татьяны Тэсс. Кольцов как-то разрешил ей присутствовать во время приема им посетителей в редакции «Правды». Вот что она пишет: