Здесь — состояние восторга быстро исчезло, когда его корабль перехватили могучие силовые поля, остановили, затем сняли броню, словно кожуру апельсина, и взяли его в плен, превосходящий всякое воображение.

Эмерсон по-прежнему смутно представлял себе, что произошло потом. Похитители тщательно обработали его сознание, сделав всякие воспоминания мучительными. Большую часть прошедшего года он блуждал в тумане амнезии, прерываемой приступами острейшей боли, когда он пытался вспомнить.

И преодоление этого программирования стало его величайшей победой. Теперь Эмерсон владел собственным мозгом — вернее, тем, что от него осталось. Болевые рефлексы по-прежнему пытались помешать ему вспоминать, но он научился преодолевать их, не обращая внимания на боль. Эмерсон знал, что каждый приступ боли означает, что ему удастся Поставить на место новый кусочек головоломки и что тем самым он препятствует тем, кто это с ним проделал, достичь Цели.

Если бы он только знал, какова эта цель.

Лишившись значительных участков мозга, Эмерсон не мог в словах выразить иронию, которую чувствовал, сидя в своем тайном убежище и глядя на Фрактальный Мир. И хоть он немой, у него по-прежнему сложные и тонкие эмоции.

Например, он имеет полное право испытывать удовлетворение от тех разрушений, которым подвергается это место. Рои роботов вьются по краям отверстия, пытаясь укрепить их и восстановить конструкцию, и он должен желать им неудачи. Это была бы месть — пусть его мучители погибнут, пусть все их надежды развеются, все их труды, словно пепел, упадут на освобожденное солнце.

Но в глубине его души было что-то более сильное и древнее, чем гнев.

Любовь к красоте.

К умениям и мастерству.

К тому, что хорошо сделано.

Он все еще помнил тот день — века назад, — когда «Стремительный» впервые вошел в эту крепость «ушедших в отставку», полный наивных надежд, которые очень скоро будут преданы. Пораженные открывшимся великолепием, они — он сам, Каркаетт и Ханнес Суэсси — возбужденно спорили о назначении этого титанического сооружения, способного обмануть время и приручить звезду. Это казалось инженерным раем.

И он все еще это чувствует! Как ни странно, он восторгается умелыми действиями роботов. Эмерсон считал, что отомстил своим мучителям тем, что просто выжил. Пока «Стремительный» свободен, в этом холодном взгляде, должно быть разочарование, раздражение, гнев. Он помнит этот взгляд, устремленный на него, когда жестокие инструменты рылись в его мозгу, отыскивая тайны, которых в нем не было…

Эмерсон содрогнулся. Почему Древние просто не убили его, когда закончили просеивать его мозг? Нет, они его изуродовали и каким-то неведомым способом забросили искалеченное тело на одинокую планету Джиджо.

Казалось, для этого потребовалось слишком много бесцельных стараний. И каким-то образом это особенное внимание повышало самооценку Эмерсона и сознание своей важности и необходимости.

И поэтому он хотел быть великодушным. И он желал успеха ремонтным механизмам, которые разматывали огромные, размером с луну, барабаны углеродной нити, плели сети, чтобы удержать острые фрактальные обломки — каждый больше планеты. Он аплодировал роботам-тягачам, которые, словно крошечные мошки, отворачивали огромные обломки, уводя от столкновений, способных вызвать новые бесчисленные трагедии. Возможно, сказывалось отсутствие слов, но для него обитаемая сфера была не столько сооружением, сколько живым существом, осознающим свое 'существование, раненым и борющимся за жизнь.

С помощью карманного терминала Эмерсон вызывал увеличение отдельных участков. Не способный отдавать команды с помощью клавиатуры, он обнаружил, что маленький компьютер можно программировать и другими способами. Ему приходилось пользоваться языком жестов, который, возможно, был разработан еще на Земле для страдающих афазией. Движения рук сочетались с подмигиваниями и простым указыванием, и обычно это передавало смысл того, что он хотел. И конечно, это было гораздо лучше его жалких попыток на Джиджо, когда общение с бедной Сарой часто вызывало у них обоих слезы тщетности.

И все же… он с теплом вспоминает эти месяцы. Планета сунеров была прекрасна, а незаконная колония шести рас глубоко тронула его своим странным счастливым пессимизмом. По этой причине и ради Сары он хотел бы что-нибудь сделать для джиджоанцев.

Вообще он хотел что-нибудь сделать для всех — для Джиллиан, для «Стремительного»… или даже для орд тяжело трудящихся роботов, которые стараются спасти сооружение, построенное еще до того, как по Земле бродили динозавры.

Сам он не может принести пользу и поэтому вынужден быть зрителем огромной драмы, разворачивающейся снаружи.

Эмерсон»терпеть не мог быть зрителем. У него чесались руки. Он предпочел бы пользоваться ими.

Быстрой последовательностью миганий он вызвал изображение ситуационной комнаты, где Джиллиан встречалась с Сарой и четырьмя подростками с Джиджо. К ним присоединилась высокая груда восковых колец — Тиуг, алхимик треки с горы Гуэнн, который завершил собрание всех представителей шести рас. Последовала оживленная дискуссия, и Эмерсон увидел, как молодой центавроподобный урс по имени Ур-ронн показывает на стадо глейверов, которые мяукали и облизывали друг друга поблизости. Существа, предки которых летали меж звезд, но которые вернули себе невинность — метод, предписанный тем, кто хочет получить второй шанс.

Эмерсон не был уверен в том, какая здесь связь, но, очевидно, эти регрессировавшие существа имеют какое-то отношение к огромному круглому звездному кораблю, который привел сюда «Стремительный».

И он почувствовал гордость, когда в сознании всплыло слово. Занги.

Большой шар вначале казался равнодушным. Он только не давал «Стремительному» уйти, а в остальном сосредоточился на руководстве механическими наемниками, направлял их усилия по плетению обширных сетей из черной нити, которая должна была перекрыть гигантское отверстие. Но через день-два занги вынуждены были обратить внимание, и тогда к земному кораблю направились загадочные объекты, приблизились с разных сторон и продолжали разведку.

Затем занги отвели всех этих проныр, оставив вокруг земного корабля кордон. Однако экзотические стражники «Стремительного» не проявляли никакого интереса к неоднократным попыткам Джиллиан установить контакт.

Эмерсон вспомнил один из немногих фактов, известных о могучих водорододышащих, — они по-другому воспринимают время. Очевидно, занги считают, что пока они заняты своим делом, «Стремительный» может подождать.

И теперь он слушал, как Джиллиан советуется с туземцами, пытаясь разработать план.

Что, если мы просто посадим глейверов на шаттл и отошлем их? Удовлетворит ли это зангов? И будут ли глейверы в безопасности?

Предположим, ответ на оба вопроса положительный. Что говорит галактический закон о подобных ситуациях? Должны ли мы потребовать у зангов расписку?

Из всего этого потока слов для Эмерсона смысл имело только одно — занги. Остальные оставались для него непонятны. Но для него сам голос Джиллиан звучал музыкой.

Конечно, он всегда питал тайную страсть к доктору Джиллиан Баскин, даже когда на борту «Стремительного» жил ее муж Томас Орли, — то своеобразное безвредное увлечение. которое взрослый человек может легко контролировать и никогда не проявлять. По крайней мере не проявлять слишком откровенно. Жизнь несправедлива, но с ней можно примириться.

Увы, после того как Том героически исчез на Китрупе, это увлечение начинало все сильней сказываться на рассудительности Эмерсона. Он начал рисковать, стараясь соперничать с Орли. Пытался доказать ей, что он достойная замена.

Глупая попытка, но вполне естественная. И она оправдалась на Оакке, где чиновники Библиотеки и Института Миграции изменили своей клятве, попытавшись перехватить груз «Стремительного», чтобы передать его своим родным кланам, а не всей цивилизации. Здесь Эмерсон начал безумную игру, и его смелость оправдалась, помогла победить в безнадежной ситуации — еще одно освобождение ненадолго, — чтобы улететь и продолжить борьбу.