Утром, чуть свет, мы с Родольфо отправились на берег. Там уже собралось чуть ли не все население деревни. Люди кричали что-то друг другу и показывали на море.

Среди коричневых водяных валов к берегу двигалось блестящее черное пятно.

— Кит! — крикнул Родольфо. — Кит идет.

Животное было обречено. Каким-то чудом ему удалось миновать рифовый барьер, и теперь кит, находясь на мелководье, двигался вместе с волнами к берегу. Он то останавливался, то ударял по воде хвостом. Временами кит оказывался на камнях и замирал до тех пор, пока очередной вал не снимал его.

Волны несли животное к тому месту, где песок подходил к самым хижинам и где были вытащены на берег лодки.

— Готов! — сказал Родольфо, когда синяя туша оказалась в полосе прибоя. — Бежим? Люди наперегонки мчались к киту.

Еще несколько ударов волн, и он очутился у самого берега.

Это было не очень большое животное, иссиня-черного цвета, с высоким спинным плавником и выпуклым большим лбом.

Нижняя челюсть кита выдавалась вперед, и на ней белели два больших зуба.

— Бутылконос! — сказал Родольфо и побежал к рыбакам просить, не стащат ли они животное назад в воду…

Песок под бутылконосом медленно окрашивался в алый цвет.

— Он ранен, Родольфо! Ранен! — крикнул я.

Рыбаки, которые уж начали было суетиться около лодок и принесли канат, чтобы накинуть на хвост животного петлю, вернулись.

Светлое брюхо кита было разорвано об острые края кораллов в то время, когда волны перебрасывали его через риф.

Животное истекало кровью.

Помочь ему уже было никак нельзя…

Пако было жалко кита.

Он зашел в воду по пояс и, стоя в пене и брызгах около огромного животного, гладил скользкий складчатый иссиня-черный бок.

Вода то окатывала их с китом, то отступала, обнажая серый песок с розовыми, идущими от бутылконоса пятнами.

Шторм только что отгрохотал. Но плыть на риф было рано.

Вода за ровной линией песчаного пляжа была мутная, серая. Горбатая зыбь лезла на берег.

И все-таки я поплыл.

Ничего глупее предпринять я не мог. То поднимаясь, то опускаясь на пологих водяных холмах, я удалялся все дальше и дальше в море, ничего не видя под собой, не зная, как далеко от рифа.

Я рассчитывал, что место его выдадут буруны. Но, отплыв, понял, что сейчас среди коралловых глыб — водовороты, толчея и плавать там невозможно.

Правда, чем дальше я удалялся от берега, тем вода становилась менее мутной. Несколько раз подо мной мелькнуло черное дно, поросшее травой.

Я нырнул. Тысячи пузырьков, мельчайшие песчинки и обрывки водорослей — все это приближалось, проходило у самого стекла маски, уносилось прочь. Глубже, глубже… Вода стала прозрачнее, прояснились, словно выступили на проявляемой фотопластинке, ряды черепашьей травы, проплешины на подводном лугу.

Надо мной волновалось серое облако. Оно клубилось, опускалось, поднималось снова. Оно смещалось, удалялось от дна, и казалось, что это ветер гонит над полем осеннюю, полную дождя тучу.

Горизонт сузился. В двадцати метрах ничего не было видно: ни одной рыбы. Хмурое безжизненное дно.

Прежде чем вынырнуть и повернуть назад, к берегу, я посмотрел еще раз вперед. В той стороне, где, по моим расчетам, находился риф, в лиловой дымке бродили тени. Длинные и горбатые, они беззвучно появлялись и исчезали. Что это? Обман зрения?.. Сорванные штормом водоросли?.. Акулы?

Скорее всего это были они.

Первых акул я увидел не на рифе, а в бассейне в городе. Мы с Родольфо поехали туда, чтобы достать немного фотопленки, муки и консервов, и он отвел меня в институт, где был большой бассейн с проточной морской водой.

Мы пришли неудачно. Трое рабочих только принялись чистить его. Они спустили из бассейна почти всю воду и теперь бродили по дну, изо всех сил шаркая по бетону щетками на длинных палках. Щетки были с привязанными железными грузами. Рабочие терли щетками позеленевшее бетонное дно, оставляя на нем светлые полосы.

Огромные розовые туши лежали на дне бассейна. Люди, обутые в старые, размочаленные резиновые тапочки, деловито перешагивали через рыбьи тела и продолжали уборку.

Над каждой тушей возвышался чуть отклоненный назад косой плавник.

— Мадре миа, да это же акулы! — сказал я.

Родольфо подтвердил:

— Тибуронес!

Акулам, видно, было не до людей. Они жадно разевали кривые рты и глотали мутную воду, которая едва покрывала их затылки.

— И как они не боятся? — спросил я про уборщиков.

— Трабахо. Работа.

Мы торопились.

Я не дождался, когда уборка кончится и бассейн снова нальют водой до краев.

На обратном пути, трясясь в машине, которая с трудом пробиралась вдоль моря по разбитой, заброшенной дороге, я все время вспоминал огромных красноватых рыб, их жадно раскрытые рты и людей, озабоченно трущих щетками бассейн.

Еще я вспоминал все, что читал о нападениях акул на людей.

Когда я собирался ехать в путешествие, все друзья в Ленинграде наперебой спрашивали меня:

— Что ты думаешь делать с акулами?

— Акул ты учел?

Акулы превратились для меня в вопрос номер один.

— В общем-то они на людей не нападают, — утверждали одни. — Вон в Калифорнии есть даже клуб «Верхом на акуле». Членом его может быть всякий, кто хоть раз проедет на хищнице.

— И много таких «наездников»?

— Несколько сот!

— В Австралии, чтобы спастись от акул, сетями огородили все пляжи, — напоминали другие. — Создана комиссия по акулам. Ею собрано полторы тысячи карточек — все случаи нападения акул на человека. Белая акула перекусывает человека пополам, как редиску.

Я не знал, что и подумать.

Кончилось тем, что я составил себе таблицу — опасные и неопасные акулы. Против названия каждой был нарисован квадратик. Квадратики я закрасил в красный или желтый цвет.

Красный — акула нападает, желтый — нет.

Нарисовав таблицу, я почувствовал себя спокойнее В конце концов, встретив акулу, всегда можно вспомнить: как она относится к человеку?

— Интересная табличка, — сказали в один голос мне знакомые. — Что-то у тебя мало красных квадратиков.

— А это составлено для подводного пловца, — объяснил я. — Подводным легче. Акула видит большое существо с ластами и думает: не новый ли это хищник? Чаще всего нападать воздерживается.

— Ну-ну…

Эту таблицу я привез с собой.

С утра стояла отличная погода. Был штиль. Даже у внешней океанской кромки рифа, где всегда толклись волны, на этот раз вода словно остекленела.

Мы с Пако плавали у внутренней кромки, где кораллы погибли и где песок чередовался с зарослями черепаховой травы.

В траве сидели коротконогие ежи. Кончики их иголок были высветлены, и поэтому казалось, что ежи поседели. На макушках у них шевелились осколки раковин, листочки горгонарий, плоские камешки. Тонкими, нитевидными ножами ежи поддерживали свои украшения.

Резкие движения воды достигли меня. Я оглянулся. От рифа плыл Пако. Лицо его было искажено. Подплыв ко мне, он повернулся и вытянул руку по направлению к большой песчаной осыпке, на которой только что выслеживал камбал.

Почти касаясь брюхом песка, над самым дном медленно плыла тупоголовая, с человека величиной рыбина. Узкий кривой плавник, похожий на флаг… Такой же изогнутый хвост… Акула! Красноватая, с поросячьими глазами хищница неторопливо двигалась к нам.

Это была песчаная акула. Точно такая, каких я видел в бассейне. Я начал судорожно вспоминать свою таблицу. Святое небо, что за квадратик стоит против нее? Кажется, желтый… Ну конечно, желтый! Я облегченно вздохнул и жестом показал Пако: «Ерунда!»