Круто набирая высоту, к стае приближалась большая зеленоватая барракуда. Не обращая на меня внимания, она проплыла рядом. Подуздоватая нижняя челюсть приопущена, желтые, торчащие вверх зубы обнажены.

Я не успел пошевелиться, как барракуда атаковала стаю.

«Ну, конец! — подумал я. — Сейчас полетит брызгами чешуя!»

Но произошло неожиданное. Щука промахнулась. Когда она врезалась в стаю, та расступилась. Хищница сделала бросок вправо. Щелкнули зубы — промах. Жертв было слишком много! Они суетились перед глазами, появлялись под самым носом, исчезали, сбивая прицел.

Барракуда выскочила из стаи, описала крутой вираж и бросилась в повторную атаку. Снова расступилась перед ней серебряная стена, замелькали-завертелись желтые плавнички. Еще промах!

Огромная стая повернула и стала отступать. Обескураженная хищница сделала еще одну попытку — неудачно! — и остановилась. Тяжело раскрывая рот и приподнимая жаберные крышки, она смотрела вослед удаляющейся стае. Кахи исчезали, поблескивая желтым и белым. И только тогда барракуда вспомнила обо мне. Она изогнулась, посмотрела бесцветными, холодными глазами на странное существо, застывшее у поверхности воды, и пошла прочь.

Она плыла, едва заметно двигая хвостом, постепенно приходя в себя и набирая скорость.

Большие зубы на этот раз не помогли. Все случилось как в лесу у того волка, который погнался за двумя зайцами.

Плавая у коралловых скал, я всегда удивлялся: откуда около их подножия белый песок?

Неоткуда взяться тут песку!..

На опушке коралловой рощицы — стайка попугаев. Бледно-зеленые, с розовыми крапинками рыбы деловито суетятся около раскидистых оленьих рогов.

Оленерогий коралл — если он, конечно, живой — желто-зеленого или горчичного цвета: умирая, коралл сереет, и на нем появляются красноватые пятна. Затем исчезают и они, и причудливая роща стоит, поднимаясь со дна бесформенной кучей хвороста, а океан неторопливо засыпает ее порошинками ила.

Эти кораллы были живыми. Попугаи то и дело подплывали к ним, и, сунув головы между ветвей, застывали, занимаясь каким-то своим, важным и непонятным для меня делом.

Я подобрался поближе и стал наблюдать.

Большой попугай, обманутый моей неподвижностью, подплыл и начал обследовать ветку. Он тыкался губами-клювом в желтые липкие отростки, ухватывал их, повернувшись на бок, отламывал кусочек и начинал, смешно подергивая головой, жевать.

Пожевав, попугай сплевывал. Желтое мутное облачко, клубясь, опускалось на дно. С завидным проворством рыба налетала раз за разом на это облачко, что-то выхватывая из него. Облачко вытягивалось. Раньше других на дно опускались светлые каменные частички мертвого коралла.

Я осмотрелся. Вокруг меня кипела неустанная, хлопотливая работа. Сотни рыб набрасывались на причудливые оленьи рога, на изогнутые чаши, перетирали-пережевывали кусочки камня, отделяя от него крошечные комочки вкусной слизи. Желтые облачка, клубясь, опускались на дно — падал, падал белый коралловый песок, который так удивлял меня раньше.

В этот же день, возвращаясь с рифа, я снова встретил черепаху.

На этот раз она бродила в зарослях травы — талассии.

Черепаха копошилась у самого дна, ластами подминала под себя траву и, вытягивая шею, щипала ее. Кончик морды ходил вверх-вниз. Не переставая жевать, черепаха подняла голову и настороженно посмотрела на меня. Я висел над ней, раскинув ноги и опустив лицо в воду. Черепаха поняла, что бояться меня не надо.

Несколько минут мы смотрели друг на друга. Потом она опустила голову и, набрав полный рот травы, принялась жевать снова.

Я поплыл прочь. Вот еще на кого похоже это морское животное! В тот момент, когда черепаха щипала траву, она была похожа на обыкновенную медлительную корову.

Километрах в пяти от деревни был пляж. Тусклый, серый песок, неглубокая, изогнутая серпом бухта.

Мы попали туда с Родольфо душным полднем, после того как тропический ливень остановил на дороге нашу машину. Он начался внезапно. Белая пелена упала на рощи и поля. Свет померк, стена водяной пыли отделила машину от остального мира. На автомобиль с ревом надвинулся вал, в котором вперемешку бесновались брызги воды, сорванные с деревьев листья, мусор, подхваченный с дороги. Дорога стала невидима.

Хлесткие струи били в ветровое стекло. Внутри автомобиля все покрылось влажной, липкой пленкой.

Ливень кончился так же неожиданно, как и начался. Белая пелена дождя разорвалась. Наша машина стояла посереди огромной лужи коричневого цвета. Дождь превратил дорогу в жидкое месиво. Вязкая, перемешанная с водой земля пузырилась.

Родольфо включил сцепление, колеса с натужным чавканьем завертелись. Мы поползли по воде со скоростью улитки.

Кряхтя и переваливаясь с боку на бок, машина выехала на пляж и покатила по нему, то и дело замедляя ход, чтобы перебраться через русло очередного ручья, рожденного только что закончившимся ливнем.

Эти ручьи рассекали однообразную поверхность берега, прорезали пласты песка, обнажали то, что еще недавно было скрыто от глаз.

На дне одного ручья я заметил черепаший панцирь и попросил Родольфо остановить машину.

Это были останки крупного животного. Черепаха лежала спиной вниз, полузанесенная песком. Маленький череп с пустыми глазницами, отделенный от шейных позвонков, валялся поодаль.

Шагах в трех ниже по течению из песка выступал красноватый камень. Я присел и стал руками откапывать его.

Камень оказался панцирем второй черепахи. Он тоже был перевернут.

Меня окликнули — Родольфо нашел еще несколько черепах. Они лежали, беспомощно раскинув остатки лап, спинами вниз, панцири полны мокрого песка.

— В чем дело, Родольфо? Почему они перевернуты? Что случилось? — спросил я. — Шторм? Звери?

— Человек, — горько ответил мой спутник.

И всю дорогу, пока наш автомобиль, буксуя и скрипя шинами, преодолевал песчаные завалы, он рассказывал о том, как еще полстолетия тому назад на песчаные пляжи острова каждый год приплывали тысячные стада черепах. Закованная в панцири армия по ночам бороздила песок, и сотни тысяч белых, похожих на шары для пинг-понга яиц сыпались в ямки, вырытые нежными ластами самок.

…Он был тогда мальчишкой и жил на южном берегу острова. Там еще сохранялись остатки черепашьих пляжей, но ловля черепах во время кладки яиц была уже запрещена.

Рано утром Родольфо увидел на берегу трех больших черепах, перевернутых на спины. Они лежали на полпути от воды до того места, где кончались их следы, оставленные ночью во время кладки.

Мальчик присел около одной. Животное лежало опрокинутое навзничь, медленно шевеля лапами, тщетно пытаясь зацепиться когтями за рыхлый песок. Утреннее солнце уже начало раскалять панцирь. Мальчик заглянул черепахе в глаза. Они были полны слез.

Тогда он присел на корточки и попытался перевернуть черепаху. В ней было больше ста килограммов.

Послышался скрип колес. Родольфо отбежал к ближайшим кустам и спрятался в них.

На пляж выкатилась повозка, запряженная лошадью. Человек в соломенной шляпе, надвинутой на глаза, спрыгнул с повозки. Торопясь и поминутно оглядываясь, он стал нахлестывать лошадь. Та сдала повозку назад и остановилась около одной из черепах. Подошли еще два человека. Втроем браконьеры погрузили черепах. Увязая в песке, лошадь потащила груз…

— Они ловили ночью черепах и переворачивали их, — закончил Родольфо. — А утром забирали…

Он рассказал, что на дальних пляжах, откуда черепах можно было вывезти только лодкой, браконьеры оставляли черепах лежать по нескольку дней. Если случалась непогода или кто-то мешал им, браконьеры не приходили. И черепахи перестали класть яйца на этих пляжах. Они ушли в океан искать безлюдные острова…

Мы обогнули бухту и возвратились на дорогу в том месте, где снова начинался асфальт.