Самолет уже летел над белой пустыней. Позади остались шумный Дар-эс-Салам, выжженная солнцем долина Нката, саванна и в ней древняя дорога на Багамойо. Уходил великий сложный материк, маленький кусочек которого я сумел увидеть, к жизни которого только прикоснулся.

Дар-эс-Салам — Ленинград

1974—1976, 1982 гг.

Это было в Ленинграде хмурым летним днем, в огромном здании на берегу Невы…

Мальчик прошел мимо застекленных витрин с черепахами и змеями, остановился перед той, где на тонких проволочных нитях висели два причудливых осьминога. Они висели за слегка запыленным стеклом, растопырив щупальца, словно два пестрых зонтика, а за ними громоздились странные красные, бурые и желтые камни, похожие на деревья. Вымазанные яркими красками рыбки хороводили между ними.

«Коралловый риф и его обитатели», — было написано на табличке.

Мальчишкой, который часами пропадал в музее, был я сам.

Шли годы, многоцветный мир кораллов оставался для меня воспоминанием детства — камнями и животными за стеклом.

Я складывал в ящик письменного стола вырезки из газет, выписывал на аккуратные картонные карточки все, что читал о море и тропиках, смотрел кинофильмы. Я ждал встречи с чудом, которое называется «коралловый риф»…

И вот наконец я стою на берегу океана и жадно смотрю на синюю, с неторопливыми волнами воду. Тускло просвечивает дно, берег покрыт острыми, клыкастыми камнями, между камней поблескивают лужи стоячей воды.

Справа и слева шумит раскаленный на солнце город: многоэтажные здания, улицы — реки асфальта, зелень бульваров, пестрые, как птицы, автомашины.

За моей спиной, в оконных решетках старинного испанского особняка гудел ветер.

Дому сто лет. Высокие потолки и толстые стены. Посередине закрытый дворик, кусочек голубого неба, две перистые пальмы, трава. Перед домом — бассейн: квадратная яма, вырубленная в скале. В ней, в непрозрачной зеленой воде, пуская пузыри, бродят ленивые рыбы.

— С вами поедет по стране Родольфо, — сказали кубинские товарищи, встречавшие меня на аэродроме. — Ихтиолог, учился в Советском Союзе. Поедете в кооператив к рыбакам. Аста луэго! До свидания!

И они ушли.

В углу комнаты валялись мой чемодан и спортивная сумка. Из сумки торчали ласты и кончик дыхательной трубки.

Риф начинался у самых окон дома. Он неудержимо звал к себе.

Звонко шлепая ластами, я пересек дворик и спустился мимо бассейна к морю. Взяв в рот загубник, забрел в воду по пояс, лег и поплыл.

Серая, безжизненная пустыня расстилалась подо мной. Наклонное дно было все засыпано зеленовато-серой известковой пылью. Ямки, похожие на оспины, Мрачная, напоминающая фотоснимки лунной поверхности картина…

И ни одной рыбы.

Вот так риф, вот тебе и кораллы — великолепный сад под водой!

Наконец впереди мелькнул чей-то силуэт. Узкий и длинный, он возник на мгновение, прошел по краю каменистой пустыни и исчез, растворился в черно-голубой дали.

Кто это?

Я вспомнил рассказы про акул. Стало неуютно.

Один в этом царстве безжизненного камня, в мире без красок, без теней, без солнца.

Шевельнул ластами, перевернулся на бок, поплыл назад.

У самого берега, там, где входил в воду, увидел наконец живое существо.

В углублении между камнями сидел еж с длинными-предлинными иголками. Я оплыл его стороной и, придерживаясь руками за клыкастые известковые плиты, выбрался на берег.

Я понял: риф, над которым я плавал, был мертв. Кораллы, построившие его, умерли тысячи лет назад, превратились в серые камни, в огромную плоскую скалу, убегающую в океан.

Часть этой скалы выходила на берег. Острые клыки, похожие на волчьи зубы, торчали над ее поверхностью.

— Себорукко! — говорили кубинцы, когда я спрашивал, как называется скала. И добавляли: — Очень сердитый камень!

Однажды я отправился побродить. На ногах у меня были туфли, привезенные из Ленинграда, модные, с широким носком и блестящей кожаной подметкой.

Я шел вдоль моря по себорукко, приседая и охая: острые камни ножами вонзались в подошву.

Нога подвернулась. Пришлось тащиться назад.

На пороге дома я присел и снял туфли. Их подметки превратились в лохмотья.

И верно — сердитый камень!

Родольфо задерживался.

Мне передали, что приехал болгарский ученый, который исследует повадки стайных рыб, и Родольфо ушел с ним в море.

Я не сетовал. Я обживал берег.

Кто-то сказал, что у самого дома видел моллюсков с большими красивыми раковинами. Отправимся на их поиск!

Я плыл спокойно и уверенно, пристально вглядываясь в серую, однообразную поверхность рифа. Бояться было некого.

Книги в один голос утверждали: в тропическом море, у берега, на плывущего под водой человека не нападает никто. Крупных акул у берега нет. Мурена может навести глубокие, долго не заживающие раны только в том случае, если человек наступит на нее или схватит рукой. Барракуда нападает, если загнать ее в угол. В общем, рыбы как рыбы.

Плыву, беззаботно поглядывая вниз.

Вдруг на фоне дна появился силуэт: узкое, длинное, похожее на веретено тело в светлых и темных полосах, огромная голова, белые зубы. Барракуда! Прекрасная морская щука метра в полтора длиной плыла неторопливо и спокойно, не обращая на меня внимания, не собираясь ни нападать, ни бежать.

«Испугаем! Наведем на хищницу страх!» Я нырнул и, вытянув вперед руки с растопыренными пальцами, стал догонять барракуду. Она ускорила ход — я заработал ластами сильнее. Щука увеличилась в размерах — я догонял ее.

И тогда произошло нечто удивительное. Рыба повернулась. Вернее, она повернула лишь голову, как собака, которая огрызается на преследователя. Она повернула свою длинную голову и щелкнула зубами. Зубы как гвозди. Я отчетливо услышал под водой их стук. Я отдернул руки и, бешено работая ластами, стал всплывать.

Рыбина продолжала путь. Она уплывала спокойно и неторопливо. Черно-зеленые полосы мелькали на фоне белого дна.

Ошеломленный, я выскочил на поверхность. Сердце отчаянно колотилось. Перед глазами стояли острые, с палец длиной зубы… Бр-р!

Только сидя в комнате, я понемногу пришел в себя и успокоился.

Конечно, барракуда не напала бы на меня. В конце концов человек больше ее. Книги не врут. Но спасибо громадной щуке: в тот день я понял, рыбы тропического моря — это не рыбы наших озер и рек. С ними надо держать ухо востро.

Я корчился в кровати под двумя одеялами, заряжая кассеты фотоаппарата.

Кто-то постучал по спине. Красный, распаренный, я вынырнул наружу. У кровати стоял небольшой темноволосый человек и с любопытством разглядывал меня.

— Будем держать знакомство, — сказал он. — Меня зовут Родольфо. Я учился в Москве.

— А я из Ленинграда.

— Как устроились?

— Жарко… Ну, как стайные рыбы?

— Ходят стаями. — Он рассмеялся. — Завтра починят машину и мы уедем. Вы первый раз на Кубе?

— Первый.

— Повезло. Поедем через весь остров на южный берег, к рыбакам. Поживем в лагуне Тесоро. Там водятся ламантины. А пока хотите побродить?

Мы вышли на раскаленную полднем улицу.

По липкому от зноя асфальту, шурша, проносились автомобили.

Девушка-регулировщик в бело-зеленых нарукавниках размахивала жезлом. Под огромным, развесистым, в десять обхватов деревом баньяном сидели темнокожие мамы. Около их ног копошились курчавые ребятишки.

Прячась в тени деревьев, мы дошли до каменной ограды.