Уже прошел не один месяц с той ночи, когда Ванами впервые уловил отклик на свой призыв. Сначала потрясенный, испуганный, взволнованный до глубины души, он был сам не рад успеху и решил никогда больше не подвергать свой необъяснимый дар испытанию. И все же пошел в сад и на вторую ночь, и на третью. Мало-помалу это вошло у него в систему. Ночь за ночью являлся он сюда, неизменно ощущая на себе таинственное воздействие этого места, постепенно убеждаясь, что его зов и впрямь не остается без ответа.
С приходом весны он все больше укреплялся в своей вере. И когда она вступила в силу, когда ночи стали короче, вера эта превратилась в твердое убеждение. Вернется ли к нему его давно почившая любовь? Предстанет ли ему, выйдя из могилы, из мрака? Он не мог сказать, он мог лишь надеяться. Он знал только, что кто-то отвечает на его призыв, что его протянутых в темноте рук касаются чьи-то пальцы. Он терпеливо ждал. Весенние ночи становились теплее и светлее: звезды светили ярче. Прошел почти месяц с тех пор, как он впервые получил Ответ, но ничего нового не происходило. Иные ночи проходили совершенно впустую, в другие Ответ бывал, но с трудом различимый, почти ему недоступный.
Но вот что-то изменилось - едва заметно изменилось. Его ищущая мысль, кружившая над садом подобно потерявшей направление птице, натолкнулась на что-то - натолкнулась и задержалась, и на этот раз тень, казалось, придвинулась к нему. Сердце у него отчаянно билось, в висках стучало, в воображении он неотрывно следил за ее постепенным приближением.
Что двигалось к нему? Кто? Чьи шаги так невыносимо медленно, что казались уж совсем неуловимыми, приближались к месту, где ждал он? Он даже подумать не смел.
Его мысли перенеслись на много лет назад; к тому времени, когда еще не погибла столь трагически Анжела и не существовало тайны того другого. И тогда он ждал, как ждет сейчас. Только ждал не напрасно. И тогда,- как и сейчас,- он словно чувствовал ее приближение, чувствовал, как подходит она к месту их встречи. А что будет сейчас? Он не знал. Он мог лишь ждать. Ждать и надеяться. Ждать и верить. Ждать и быть готовым все стерпеть. Верить, что любимая не обманет его.
Между тем весна все больше вступала в свои права, и постепенно стало пробуждаться к жизни цветочнс хозяйство. Первыми на пятистах акрах земли зазеленели вьющиеся растения и кусты, зеленым морем разливаясь по всему отведенному им пространству. Затек в их густой зелени стали робко намечаться и другие - пока еще бледные - цвета. В лунные ночи Ванами видел, как раскрываются бутоны, видел их лепестки, бледно-розовые и бледно-голубые, нежно-сиреневые блекло-желтые, белые, чуть тронутые золотом - лунный свет смазывал, смягчал все краски.
Постепенно ночной воздух все больше насыщался цветочными запахами. Вначале легкие, ускользающие как нить осенней паутины, они крепчали, насташ лись по мере того, как расцветали все новые и новые бутоны. Тончайшая смесь всевозможных запахов с грядок цветочного хозяйства долетала до миссии и примешивалась к благоуханию монастырского сада, к благоуханию магнолий и плодовых деревьев в цвету.
Все сочней становились краски цветов, все дальше распространялся их аромат; все ярче светили звезды, и теплел воздух, и с каждой ночью все более определенную форму обретал плод его фантазии. Ванам я ждал под сенью грушевых деревьев, и ему казалось - еще немного, еще совсем-совсем немного, и что-то произойдет. Он видел лишь смутно различимые цветочные грядки вдалеке. Слышал лишь плеск фонтана. Вокруг него все было неподвижно, только нет-нет доносилось дыхание цветов, и все же он чувствовал приближение Тени!
Впервые Она возникла в центре цветочного хозяйства, откуда до грушевых деревьев было с полумили, возникла на полянке, где росли фиалки, маленькие скромные цветочки, жмущиеся к самой земле. Потом оставила фиалки позади и замерла среди грядок резеды, цветов более стойких, которые осмеливаются из-под листьев взглянуть на небо. Несколько ночей спустя она оказалась и того ближе, в окружении белых ирисов, привлекавших внимание горделивой осанкой и матовой белизной восковых лепестков. А затем, смело шагнув вперед, перенеслась в общество надменных, нахально красивых гвоздик и роз и, наконец, по прошествии целой череды ночей Ванами почувствовал, что Она стоит, трепеща, словно устрашившись собственной дерзости, на крайней, ближайшей к нему грядке цветочного хозяйства, где ее обступали со всех сторон прекрасные несравненные королевские лилии. Прошло немало времени, и как-то после полуночи безлунной темной ночью Она придвинулась еще ближе. Ванами едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Тень вышла за пределы цветочного хозяйства и стояла, оставаясь, однако, невидимой, совсем недалеко - чуть ли не у подножия холмa, на вершине которого ждал он, стояла, притаившись в долине, где сгустились ночные тени. Казалось, крикни, и Она услышит.
И снова шли ночи, одна за другой. Весна набирала силу. Днем короткие ливни регулярно освежали землю. Цветы в цветочном хозяйстве буйно цвели. Бутон распускался за бутоном, а те, что раскрылись раньше, быстро превращались в роскошные цветы. Краски становились резче, гуще.
Как-то раз ночью, после долгого ожидания, Ванами ощутил на щеке дыхание восточного ветерка, который, пролетев над долиной, достиг монастырского сада и колыхнул ветви грушевых деревьев. Ветерок, казалось, вобрал в себя все цветочные ароматы, благоухание его было неизъяснимо тонким и в то же время крепким. Он прошелестел и стих, и в саду воцарилась глубокая тишина. И вот эту тишину - ту самую тишину, от которой Ванами так долго добивался ответа,- нарушил легчайший звук. Ванами, приподнявшись с земли, весь обратился в слух - наконец-то он услышал то-то. Через какое-то время звук повторился. Он возник совсем близко в густой тени долины, лежавшей у подножия холма. Ванами не мог бы определить его происхождение. Во всяком случае, он не был похож ни на один из знакомых ему садовых звуков. Это не был ни шелест листка, ни хруст надломившейся веточки, ни жужжание насекомого, ни падение отцветшего цветке магнолии. Это была всего лишь вибрация, едва заметили и не поддающаяся определению - тончайший зазор на стыке звука и беззвучия.
И опять ночь сменяла ночь. Звезды на летнем небе все ярчали. Стало совсем тепло. Цветы в цветочном хозяйстве цвели, не зная отдыха, устилая пестрым ковром отведенные им пятьсот акров.
В одну из таких ночей непривычный свет распространился вдруг по небу. Взошел тонкий серп месяца, смутный, затуманенный испарениями, поднимавшимися от земли. Стало светлее. Отдаленные предметы, до той поры невидимые, выступили из скрывавшего их мрака, и постепенно глазам Ванами, который неотрывно смотрел на долину, открылось зрелище неописуемой красоты. Все до одного бутоны в цветочном хозяйство раскрылись. Бледные дотоле, они словно вдруг набрали краски, будто хотели доказать, на что способны. От них пестрело в глазах. Розовый цвет стал пунцовым. Голубой - фиолетовым. Желтый разгорелся в оранжевый. Оранжевый полыхал золотом. Под лоскутами ярчайших цветов не стало видно земли. Но вот месяц, вырвавшись из тумана, устремился вверх к зениту. На какой-то миг все вокруг залило золотистым светом, и Ванами, всматриваясь в тени, сгрудившиеся у подножия холма, почувствовал вдруг, что сердце его заколотилось и тут же замерло. Что-то он увидел при этой мгновенной вспышке света, что-то прячущееся в тени шевельнулось - шевельнулось и тотчас же исчезло. И опять месяц затянуло мглой. Стало совсем темно. Что же это промелькнуло перед его глазами? Все произошло так быстро, погруженный в дремоту мозг не успел расшифровать то, что восприняли глаза. А теперь Это исчезло. Но ведь что-то да было! Он сам видел. Что же? Подхваченную ветром прядь волос, махнувшую кому-то ручку, взметнувшийся подол платья? Точно сказать Ванами не мог, но никогда ничего подобного он прежде здесь не видел. Это не был трепет крыльев ночной бабочки, качнувшийся на ветру цветок или бесшумно скользнувшая в воздухе летучая мышь. Просто промелькнуло перед глазами что-то неясное, неподдающееся определению, непонятная рябь, всколыхнувшая поверхность огромного и расплывчатого темного пятна.
