Она лежала, склонив голову на одну руку и прикрыв ее другою, так что можно было заметить лишь подбородок, изваянный самими Грациями, и краешек губ, подобных лепесткам розы. На белоснежное плечо широкими кольцами ниспадали пепельные волосы; волнистые кудри тихо поднимались и опускались вместе с медленными движениями груди, наполовину скрытой от меня ревнивым полотном сорочки. Устремив глаза на нежную округлость, белизну которой кое-где оттеняли голубые жилки, я влюбленно наблюдал ее страстный трепет, как вдруг моя дрожащая, неуверенная рука выпустила полог, который с тихим шелестом медленно опустился. Вздох возвестил меня, что молодая женщина проснулась.

Мне нельзя было терять ни одного мгновенья. Меньше чем в минуту я погасил все свечи, сбросил свой нелепый костюм и вознамерился, горя любовью и нетерпением, исполнить обязанности покойного и овладеть его наследством.

Если я не рассчитывал провести столь прекрасную ночь, то мог по крайней мере предполагать, что волшебница, которой я обязан наслаждением, не питала надежд на что-нибудь лучшее. Едва я успел приучить целомудрие новобрачной к моим ласкам, как она уже начала восклицать с удивлением в голосе: «Какой милый доктор! Какой милый доктор!» Повторяла она это всякий раз, как я доказывал ей свой пыл красноречивым приношением; когда же сон отяготил ей веки, она обвила меня руками, ее грудь вздымалась, уста горели и, продолжая мечтать и во сне о только что испытанных наслаждениях, молодая женщина все еще шептала: «Какой милый доктор!»

Эти дивные часы протекли слишком быстро, и первые же лучи солнца, озарившие слабым светом комнату, прогнали прочь призрак моего счастья. Опьянение любовью уступило место мукам страха, все мои восторги вспоминались мне теперь лишь как рассеившееся сновидение. Бесшумно выскользнув из алькова, я подошел к окну, которое, к счастью, находилось на небольшой высоте от земли, так что из него, как мне показалось, можно было безопасно выпрыгнуть, не подвергая себя особой опасности, ощупью нашел мою взятую напрокат одежду, быстро облачился в нее и, открыв окно, выпрыгнул со второго этажа на улицу. Может быть, я плохо рассчитал расстояние или неудобный наряд сковывал мои движения, но только я во всю длину растянулся на земле и лишь через некоторое время встал на ноги весь в синяках и весь в грязи.

Находился я на Елисейских полях. Издали я увидел кровавое поприще моих ночных схваток и сделал большой крюк, чтобы его обойти. Боль, которую я чувствовал во всем теле после моего неудачного прыжка, заставила меня замедлить шаг, и когда я дошел до центра Парижа, было уже восемь. И вдруг я заметил с ужасом, которого не мог преодолеть, что все смотрят на меня и что при моем приближении прохожие останавливаются. Вскоре толпа еще выросла и расступилась передо мной в два ровных ряда, оглашая воздух нестройными криками, в которых мне слышались и угрозы и проклятия. Холодея от страха и не надеясь спастись, я все же попытался идти скорей, расталкивая локтями наглую толпу, преследовавшую меня своим жестоким любопытством, и добрался до гостиницы, сопровождаемый скопищем народа, которое еще больше увеличилось во время пути.

Лабри долго не мог понять, что со мной случилось, но когда я указал ему на многочисленную свиту, следовавшую за мной по пятам, и объяснил этим обстоятельством мой испуг, он воскликнул:

— Ей-богу, сударь, раз уж вы надели такой смешной наряд, вы должны были ожидать, что к вам сбежится весь уличный сброд. Вероятно, — прибавил он с важностью, — вы возвращаетесь с Пафоса или участвовали в «Ночном бдении».

— Наглец!

— Ваш костюм так необычен, что он, наверное, произвел сильный эффект.

— Негодяй!

— Как? Значит, вы оделись так не ради последнего дня карнавала?

— А разве сегодня…

— Именно, и всякий мог бы ошибиться, как я, — умереть мне на этом месте!

С этими словами Лабри подвел меня к зеркалу; устремив в него неподвижный взор, разинув рот и сдерживая дыхание, я постарался рассмотреть — каждую порознь — принадлежности моего странного туалета, столь не подходящие одна к другой. Замшевые штаны и черная бархатная куртка, густо замазанные грязью, были, несмотря на всю причудливость их контраста, отнюдь не самой странной частью этого чудовищного наряда. В слабом утреннем свете под влиянием охватившего меня смятения я принял пунцовую шаль за галстук, надел вместо жилета желтый лиф и с трудом натянул пару светло-красных перчаток. Пестроту костюма довершал белокурый парик новобрачной, который я напялил себе на голову вместо докторского. Его искусно зачесанные волосы золотистыми волнами выбивались из-под кружевной повязки.

Уверившись, что непосредственная опасность мне не грозит, я тотчас же поделился с Лабри охватившим меня беспокойством насчет будущего и правдиво рассказал ему обо всех моих злоключениях. Он нашел, что дело очень серьезно и затруднения весьма значительны, и заявил, что неразумно пренебрегать опасностями ради сомнительных брачных планов. Мое мнение не расходилось с его мнением; я заплатил по счету, заказал лошадей и поехал в Страсбург, куда, может быть, доставлю и тебя без всяких отступлений, чтобы мне легче было начинить рассказ полсотнею географических примечаний, следуя примеру того писателя, который, когда ему недостает мыслей, чтобы наполнить ими свои книги, увеличивает их объем за счет Восгьена.

— Без всяких отступлений? — прервал меня Лабри, который слышал, как я перечитываю это место. — Мне кажется, сударь, ваш труд ничего не потерял бы, если бы вы напечатали здесь и мои приключения.

Я

Как, бездельник, вы тоже вздумали иметь приключения?

Лабри

А вот послушайте. Помните того старого барона, который вас так уважал и к которому вы заходили с визитом в его домик на Брумпте, когда наверняка знали, что найдете там только его жену?

Я

Баронессу Вальдейль?

Лабри

Именно. На днях, проходя мимо клуба Фельянов, я заметил в нескольких шагах от себя очаровательное личико, которое я уже где-то видел. Смотрю — личико улыбается. Я подхожу, личико останавливается, и я узнаю…

Я

Госпожу де Вальдейль?

Лабри

Нет, не совсем, — Адель, ее бывшую горничную. Премилый бутончик — такая игривая брюнеточка, и сложена на диво. Когда-то я проводил с ней время в буфетной, пока вы, сударь, коротали его с баронессой в спальне. Я узнаю, что моя красотка недавно поступила в камеристки к жене одного богатого выскочки, а, значит, создала себе и положение. Провожаю ее до их особняка, обозреваю местность и назначаю свидание в полночь. Угодно вам, сударь, чтобы я сочинил поэтическое воззвание к ночи?

Я

Освобождаю тебя от этого.

Лабри

Но все же я тогда сделал большой промах — любовь ведь слепа и ветрена. Особняк — пятиэтажный, а я не спросил у Адели, в котором этаже она живет.

Я

Трудное твое положение.

Лабри

Сами посудите.

Я

Ты не пойдешь?

Лабри

Пойду.

Я

Где же ты будешь ее искать?

Лабри

Везде. Вот я поднимаюсь во второй этаж, стучу, дверь поддается. Я вхожу, темнота… Я иду; слышу шум, останавливаюсь; кто-то вздыхает, я зову Адель, мне отвечают.

Я

Тебе очень везет.

Лабри

Не слишком. Я натыкаюсь на тощую руку, которая хочет быть ласковой, слышу дребезжащий голос, который хочет быть сладким. Я падаю на кровать и во всю длину растягиваюсь возле костлявой женщины лет шестидесяти с лишком.

Я

И ты отступаешь!

Лабри

Я наступаю и водружаю на этой разрушенной крепости знамя победы.

Я

Хороша победа!

Лабри

Вам ни за что не угадать, что было дальше. «Ах, — сказала она мне со страстным вздохом, — по какому счастливому наитию я взяла вас в учителя к моему племяннику!»

Я

Тебя приняли за аббата!

Лабри

Я сделал все, что нужно, только бы не рассеивать этого заблуждения. «Берегите получше нашего милого мальчика. Он от природы мягкий и робкий и ни о чем не догадывается. Из этого можно извлечь выгоду; я искренне признаюсь вам, что люблю его больше моих двух дочерей. Но только, милый мой, не болтайте, никто ничего не узнает о нашей любви. Даже Адель. Она неглупая девушка, но так еще молода».