Главным аргументом было то, что мы имели на Дика кое-какие виды и хотели, чтобы он вышел из этой истории в полном здравии и с минимальными потерями, то есть без серьезных повреждений, которые в дальнейшем могли бы отразиться на его моральном и физическом состоянии и служебной карьере.

В наступившей кромешной темноте я моментально схватил конверт и устремился по пути, известному только мне и Сердюку. На ходу я расстался с конвертом, потому что выбираться с ним из ресторана при всей гарантированной безопасности моего бегства было бы просто неразумно: в случае моего задержания меня уже ничто не спасет от крупных неприятностей, а если при мне не будет этих документов, то я смогу еще поторговаться.

За моей спиной раздавались вопли публики, звенела посуда, опрокидывались столы и стулья, в разных местах зала вспыхивали драки — то есть все происходило именно так, как срежиссировал этот спектакль Сердюк. Где-то там, в этой мятущейся, охваченной паникой толпе, рыча от ярости и разбрасывая в стороны перепуганных женщин и дерущихся мужчин, рвался к выходу из ресторана осатаневший Дик. Почему именно к выходу? Да потому, что в первую минуту, ослепнув от неожиданно наступившей темноты, он инстинктивно устремился туда, куда по обывательской логике должен был броситься и я. Но уже во вторую минуту моя мгновенная реакция на отключение света и столь же мгновенное исчезновение в заданном направлении должны были навести его на мысль, что все происходящее в ресторане не является нелепой случайностью, ибо это комбинация по захвату важных документов, организованная на высоком профессиональном уровне, а следовательно, все попытки перехватить меня на выходе из ресторана или у машины обречены на неудачу, потому что настоящий профессионал всегда уходит в противоположном от выхода направлении.

И тогда Дик понял, что, несмотря на то что в ресторане и вокруг него были люди Бодена, мне все равно удастся уйти и что теперь его ждут крупные неприятности. Он громко выругался и прекратил бесполезную погоню.

Но мне было не до Дика и его переживаний. Я мчался по вызубренному на память и многократно мысленно пройденному маршруту, в несколько прыжков преодолевал коридоры, короткие лестничные марши, полуподвальные и подвальные переходы, в двух местах предусмотрительно приготовленными брусьями закрыл за собой двери, чтобы отсечь возможную погоню, хотя ни один из посетителей ресторана без предварительной подготовки ни за что не повторил бы этот замысловатый маршрут.

К ручке одной из дверей, ведущей в подземную галерею, был подвешен электрический фонарик, но это было так, на всякий случай, если в подземной галерее, по которой мне предстояло пробежать заключительный участок маршрута, вдруг не окажется света. Но свет горел, фонарик был мне не нужен, но я все же прихватил его с собой и бежал до тех пор, пока не увидел еще одну дверь, закрытую на внутренний засов. Отодвинув засов, я открыл дверь и оказался в маленьком глухом дворике за два квартала от ресторана «Карпаты».

Здесь не было кустов, но тем не менее «случайно» стояла задрипанная маленькая машинка неизвестной мне марки с местным номером. Если бы я не знал, что эту машинку к операции готовили отличные механики, я бы, наверное, усомнился в ее способности вообще тронуться с места, не говоря уже о том, что мне предстояло проделать на ней значительную часть пути до советского посольства.

Но я это знал, поэтому не удивился, когда мотор завелся с полуоборота и глухо заурчал сотней лошадиных сил. Мощность мотора явно не соответствовала размерам машины, но меня это тоже не удивило: мощный мотор гарантировал ей хорошее стартовое ускорение и возможность ухода от любой погони.

Я бросил фонарик на сиденье, быстро снял пиджак, сорвал галстук, напялил на себя замызганную кожаную куртку, валявшуюся на сиденье, из «бардачка» вытащил такую же замызганную кепку и таким образом в считанные секунды изменил свой внешний вид.

Затем я рывком тронул машинку с места и выскочил из дворика на улицу, ведущую в сторону посольства. Сделав несколько поворотов, я убедился, что за мной никто не едет, хотел снизить скорость, но мое возбуждение требовало выхода, и я гнал по пустынным улицам до тех пор, пока не оказался на маленькой улочке в аристократической части города. Приткнувшись к тротуару возле мусорного бака, чтобы моя машинка не бросалась в глаза рядом с шикарными лимузинами жителей аристократического квартала, я не стал глушить мотор, чтобы в любой момент уехать.

Через несколько минут с противоположного по ходу моего движения конца улочки показался знакомый мне «форд-таунус» с дипломатическим номером, за рулем которого сидел Толя Сугробов. Он дважды мигнул мне фарами, давая знать, что за ним нет «хвоста» и я могу спокойно к нему перебираться.

Заглушив мотор, я бросил ключи под сиденье водителя, и, когда «форд» поравнялся со мной и Толя предусмотрительно открыл заднюю дверцу, я, прихватив на всякий случай пиджак и галстук, быстро вскочил в его машину и лег на пол между передним и задним сиденьями.

Еще через пять минут Толя въехал в заблаговременно открытые ворота советского посольства, сделал дугу вокруг основного здания и остановился у служебного входа…

Когда я поднялся в кабинет шефа, Скворцов метался по нему, как узник по камере смертников накануне визита священника для последней исповеди.

— Ну как, Миша?! — бросился он ко мне, схватил за плечи и тряхнул с такой силой, что я чуть не прикусил себе язык. За все время нашей совместной работы он впервые назвал меня вот так, по имени, и это, несомненно, означало, что настоящее дело наконец-то сблизило нас окончательно. Лучше поздно, чем никогда!

— Вроде жив, Андрей Петрович, — не слишком уверенно ответил я, как будто все еще сомневался, что нахожусь в своем родном посольстве, где меня не достанут ни Дик, ни Боден, ни его специалисты по всяким «деликатным» делам.

— А где документы? — задал Андрей Петрович нелепый вопрос, подзабыв, видимо, за время тревожного ожидания каким путем они будут доставлены в посольство.

Но я даже в мыслях не стал осуждать его за эту забывчивость. Я хорошо представлял себе, в каком состоянии находился шеф в то время, пока я рассиживался с бокалом шампанского в руке в компании с моим американским другом. Это как в спорте: в сто раз легче самому быть на игровой площадке, чем сидеть на скамейке запасных и ждать исхода поединка.

— Все было, как условились, — успокоил я шефа. — Как только погас свет, я сразу же передал документы Сердюку, а сам — на улицу, в машину и сюда!

— А Анатолий Степанович где?

— Он внизу, занял позицию у телефона.

Шеф постепенно приходил в себя, но в его следующем вопросе все еще угадывалось волнение за исход операции:

— А как обстановка в городе?

— Пока все спокойно. И вокруг посольства тоже… Да не волнуйтесь вы так, теперь все будет нормально! — попытался я его успокоить, чувствуя, как меня самого постепенно начинает бить мелкая дрожь — вполне естественная реакция на только что пережитые потрясения.

— А я и не волнуюсь, с чего ты взял? — даже в этот непростой момент Андрей Петрович держался, как и подобает резиденту. — Шуму в ресторане много было?

— Да как сказать, — уклончиво ответил я, потому как не располагал достоверной информацией. Если какой шум и был, а он, по задумке Сердюка, должен был обязательно быть, чтобы облегчить мне уход из ресторана, то все это происходило уже тогда, когда я был на пути в посольство.

— Затея Сердюка с этой дракой никогда мне не нравилась, — словно прочитав мои мысли, сказал шеф. — Начнут допрашивать его хлопцев, могут докопаться до сути дела!

— Ну и пусть! — с известной долей беспечности заявил я. После удачного ухода из ресторана я был в восторге от замысла Сердюка и особенно от его исполнения, и все побочные явления казались мне теперь делом достаточно второстепенным. — Кто теперь от этого пострадает? Кроме хозяина ресторана — никто! Да и у него все застраховано, так что он тоже внакладе не будет. Еще и подзаработает на этом. Такая реклама!