— А что вокруг посольства творится! — тем временем рассказывал Толя. — Такое столпотворение, как будто вся полиция брошена на твои поиски. Словно за террористом знаменитым гоняются!

— Да он для них сейчас хуже любого террориста! — усмехнулся шеф и заметно повеселевшим голосом сказал: — Ну что, дорогие мои друзья, поздравляю вас с успешно проведенной операцией! А тебя, Михаил Иванович, особо. Теперь можно отдыхать.

— Мне еще предстоит собирать вещи, — без особого энтузиазма заметил я. — Отдыхать буду в самолете.

С этими словами я достал из кармана ключи от «вольво» и протянул их Толе:

— Попроси завтра кого-нибудь из шоферов забрать машину от ресторана. Мне она больше не понадобится.

— Да, кстати, о самолете, — вспомнил шеф. — Будем звонить Бодену или нет?

— Будем! — твердо ответил я. — Зачем нам в аэропорту всякие нежелательные инциденты?!

— Ну что ж, тогда звони, — согласился шеф. — Твои друзья, тебе с ними и разговаривать!

Я снял трубку внутреннего телефона и, когда услышал голос Валерия Ивановича, по счастливому совпадению дежурившего в этот ответственный момент в посольстве, сказал:

— Валерий Иванович, соедини-ка меня с городом.

Это была последняя услуга, которую мой верный партнер по футбольному полю и некоторым другим местам спортивных и неспортивных баталий мог мне оказать.

Снова положив на рычаг трубку внутреннего телефона, я включил городской телефон, который был обычно отключен, чтобы контрразведка не могла с его помощью прослушивать кабинет шефа. Услышав гудок, я первый и последний раз в своей жизни набрал служебный номер заместителя начальника Управления национальной безопасности. Я рассчитывал насладиться изумлением Бодена, когда он вдруг услышит мой голос, но трубку совершенно неожиданно для меня поднял Рольф.

— А, это вы, коллега? — довольно ехидно спросил я, соображая, что могло случиться с Боденом и какие коррективы в связи с его отсутствием следует внести в мою прощальную речь.

— Что вы там натворили? — заговорил Рольф таким тоном, как будто речь шла о детских шалостях, а не о крупном провале. — Откуда вы говорите?

Видимо, до Рольфа еще не дошла вся неотвратимость случившегося, раз он задавал мне такие глупые вопросы, поэтому я решил сразу объяснить ему, где я и что из этого следует:

— Не волнуйтесь за меня, коллега, я говорю из советского посольства. Так что оцепление и все прочие меры уже ни к чему, их можно отменить!

Рольф на другом конце провода молчал, и мне показалось, что с ним, как и с Боденом, тоже что-то случилось.

— Вы меня слушаете, Рольф? — на всякий случай решил спросить я.

— Да-да, говорите! — быстро ответил Рольф, и я понял, что они записывают меня на магнитофон. И мне захотелось оставить им на память не только свой голос, но и кое-какие указания, чтобы наше расставание было столь же эффектным, как и наше знакомство и все последующие отношения.

— Завтра утром я улетаю в Москву, коллега, хотел с вами попрощаться и поблагодарить вас за все. Вы очень нам помогли!

— Я не понимаю вас, — заикаясь, пролепетал Рольф, который, наверное, был уже не рад, что наш разговор записывается на магнитофон.

— Ничего, со временем поймете, коллега, — пообещал я, намертво впечатывая каждое слово в магнитную ленту. — И передайте Бодену, — сказал я, окончательно потеряв надежду пообщаться с седовласым красавцем, — чтобы он не вздумал мешать мне сесть в самолет, иначе мы прямо в аэропорту устроим пресс-конференцию и выложим журналистам все бумаги. А заодно и запись моей беседы с Палмером! Вы меня хорошо поняли?

— Майк, не делайте этого, — раздался в трубке умоляющий голос Дика. — Я обещаю — вас никто пальцем не тронет!

— А, это вы, Дик? — обрадовался я. Видимо, он окончательно взял на себя руководство местной контрразведкой. — Хочу дать вам дружеский совет: никогда больше не пытайтесь вербовать советских граждан! В следующий раз это кончится для вас еще большими неприятностями! Ну и раз уж вы там все вместе — бай-бай, мои дорогие друзья!

Пока я произносил свою прощальную речь, шеф взял шифрблокнот и написал коротенькую телеграмму:

«Мероприятие „Контакт“ завершено успешно. Сегодня рейсом Аэрофлота Вдовин вылетает в Союз и лично доложит о результатах. Полученные в ходе мероприятия документы будут направлены в Центр ближайшей диппочтой».

Меня провожал почти весь мужской состав посольства. Правда, со стороны это выглядело так, как будто провожали не меня, а артистов балета Большого театра, улетавших по счастливому совпадению в Союз тем же рейсом Аэрофлота. Они об этом, конечно, не догадывались и принимали эти теплые проводы исключительно на свой счет.

Я скромно стоял среди обласканных вниманием звезд советского балета, которых плотным кольцом окружили благодарные ценители их таланта, и через головы миниатюрных балерин поглядывал по сторонам, ожидая, что вот-вот появятся Боден и его не разбирающиеся в балете сотрудники и испортят нам все впечатление от успешно закончившихся гастролей.

Несколько раз пробежал озабоченный представитель Аэрофлота, артисты балета пришли в легкое возбуждение, и до меня донеслись слова о том, что вылет задерживается по техническим причинам. В голову полезли разные нехорошие мысли.

Но время шло, Боден не появлялся, вскоре наконец объявили посадку, и я, зацелованный друзьями, словно примадонна Большого театра, в сопровождении генерального консула и еще нескольких товарищей проследовал на летное поле. Но на душе по-прежнему было неспокойно. Я шел к самолету и вспоминал, как однажды моему коллеге понадобилось быстренько исчезнуть из одной африканской страны.

Он без помех сел в самолет, и самолет даже взлетел, но неожиданно столкнулся с грифом, повредил локатор и вынужден был снова приземлиться. Пока чинили локатор, обстановка вокруг него резко осложнилась, и нам стоило большого труда вызволить его из переделки, в которую он попал из-за какой-то неразумной птицы.

Но в этой стране грифы не водились, мы благополучно взлетели и вечером того же дня были в Москве…

А еще через несколько дней, подробнейшим образом отчитавшись за проделанную работу, я уже отдыхал с женой в сочинском санатории имени Дзержинского.

Тем, кому не довелось и, возможно, никогда не доведется отдыхать в этом санатории, поясню, что все четыре корпуса, расположенные вокруг фонтана чуть ниже здания столовой, если встать лицом к Черному морю, имеют не только свои порядковые номера с первого по четвертый, но еще и имена собственные. Эти имена были придуманы еще в давние послевоенные времена острословами из числа отдыхающих чекистов. Один из корпусов получил название «Коварство и любовь», другой «Песок и глина», есть еще «Дворянское гнездо» и «Собака на сене».

Почему они были так названы, тому, кто хоть раз отдыхал в наших санаториях или домах отдыха, догадаться не сложно, обладая даже весьма заурядным воображением. Впрочем, на отдыхе у всех, за редким исключением, это самое воображение разыгрывается с необычайной силой.

Нас с Татьяной поселили в корпусе, в котором большей частью отдыхали сотрудники с женами, за что он и был прозван «Собака на сене».

Однажды утром я лежал на пляже и нежился под нежарким сентябрьским солнцем, ожидая, когда с мацесты вернется Татьяна, чтобы, вопреки строжайшим запретам врачей, сразу же после омовения в ванне затащить ее в море. Мне удалось отвертеться от всяких процедур, хотя мой лечащий врач категорически настаивал на этом, обнаружив у меня «крайнее истощение нервной системы», и поэтому я большую часть светового дня торчал на пляже.

Подходила к концу третья неделя нашего отдыха, я в отличие от Татьяны успел уже неплохо загореть, хотя у меня оставались еще значительные резервы…

С этой моей способностью здорово, до неприличия загорать связана одна забавная история.

Примерно через год после описываемых событий меня направили работать в одну африканскую страну, где я опять-таки в силу своих профессиональных устремлений задумал подружиться с одним очень симпатичным аборигеном моих лет. Главным для меня, конечно, была не его экзотическая внешность и даже не одинаковый возраст, а то, что он по счастливому совпадению занимал пост заместителя начальника местной службы безопасности. Я довольно часто встречался с ним по служебным делам, стараясь на этой благодатной почве перевести отношения на неофициальную основу. Но у меня ничего не получалось: несмотря на все мои телодвижения, абориген строго придерживался требований должностных инструкций и ни на какие частные беседы с иностранцем, пусть и представителем дружественной страны, не соглашался.