Затем Рольф перешел в другую кабину, снова повторил манипуляцию с жетоном и трубкой, после чего шесть раз крутанул диск.
Прошло еще несколько секунд, и в динамике раздался голос Рольфа:
— Эрик, это вы?..
Голоса его собеседника, а им, безусловно, был Боден, к некоторому нашему сожалению, не было слышно, вместо него на пленке были паузы, заполненные уличными шумами и прерывистым дыханием Рольфа.
— Теперь слушайте меня внимательно! — снова заговорил Рольф. — Немедленно направьте своих парней в бар «Меркурий»… Да, «Меркурий»… Усач после встречи со мной приедет туда. Там его должен ждать человек по имени Пэт…
Речь, безусловно, шла обо мне, потому что именно такую кличку — Усач — мне присвоили в контрразведке за мои пижонские усики.
— Нет, это вымышленное имя, — объяснял тем временем Рольф. — И предупредите, чтобы парни работали аккуратно, а то они меня провалят… Вы все поняли, Эрик?.. О'кэй, конец связи!
Потом в динамике снова послышался шум провалившегося в прорезь жетона, пощелкивание вращающегося диска и голос Рольфа:
— Это бар «Меркурий»?.. Попросите к телефону одного господина, его зовут Пэт…
Наступила продолжительная пауза, и я дал Толе знак, чтобы он выключил кассетник: содержание дальнейшей записи было мне известно от самого Рольфа.
— Ну что, обсудим? — спросил шеф и посмотрел на Толю.
Толя всегда отличался большой сообразительностью, к тому же он давно усвоил, что каждому сотруднику полагается знать только то, что входит в круг его непосредственных обязанностей, а потому молча встал и вышел из кабинета.
— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил шеф, когда за Толей закрылась дверь.
Думал я об этом еще вчера, поэтому сегодня четко и аргументированно изложил свои соображения.
Потом то же самое сделал Федорин, а за ним шеф.
В результате обмена мнениями оказалось, что по всем основным вопросам, в том числе по оценке полученной от Рольфа информации, наши взгляды совпадали практически полностью. И только при обсуждении вопроса о целесообразности проведения повторной беседы с Авдеевым в наших позициях обнаружились некоторые различия.
— А знаете, — сказал Федорин, — мне все больше кажется, что с Авдеевым все произошло именно так, как сообщил Хансен. И с Боденом он беседовал, и, возможно, не один раз, потому что они наверняка зафиксировали, что он не доложил об аварии, и сделали к нему повторный подход. Вот только завербовать им его не удалось, иначе Хансен не стал бы его светить.
— Не думаю. Уж слишком это рискованная затея, — усомнился шеф.
— Почему? — возразил ему Федорин. — Посудите сами, какой им смысл нас обманывать? Их расчет прост: мы «расколем» Авдеева, убедимся в достоверности этой информации, и после этого акции Хансена резко повысятся в цене.
— Но даже в этом случае Авдеев не признает главного — что он дал согласие сотрудничать с контрразведкой!
— Ну и что! — настаивал Федорин. — Они ведь как рассудили? Раз Авдеев скрыл от нас аварию и свою беседу с Боденом, значит, он скрывает и результат этой беседы! Как говаривал один из персонажей Юлиана Семенова — маленькая ложь рождает большие подозрения!
— Но раз Авдеев не завербован, значит, и беседовать с ним еще раз нет никакого смысла, — высказал и я свою точку зрения.
— Напротив, — возразил мне Федорин, — с ним обязательно надо разобраться до конца. Только не здесь, конечно, а в Москве. Это, прежде всего, в его интересах. Пусть облегчит душу, снимет с себя этот камень, ему же нечего бояться! А так всю жизнь будет переживать, вел-то он себя неискренне, а неискренность для дипломата — дело нешуточное! Такое не забывается.
— Он, кажется, собирается в отпуск? — обратился ко мне шеф.
— Да, в середине июня, — подтвердил я.
— Рановато, — покачал головой Федорин, — так он, пожалуй, вернется из отпуска раньше, чем нужно. Боден-то, вероятно, рассчитывает, что мы его разоблачим и накажем.
— Я договорюсь с послом, он его немного задержит, — пообещал шеф, — а мы тем временем будем давить на Хансена, чтобы он добыл фотографию или другие улики.
Сказав это, шеф посмотрел на меня и добавил:
— Если, конечно, ты продолжишь с ним работу.
Я не стал больше спорить с Федориным, хотя своими доводами он нисколько не убедил меня в целесообразности повторной беседы с Авдеевым. Более того, я был убежден: если не предъявить Авдееву фотографию, на которой он запечатлен вместе с Боденом, он будет упорно стоять на своем и все отрицать. Я знал несколько подобных случаев, когда люди отвергали домогательства сотрудников иностранных разведок, но категорически отрицали, что им были сделаны вербовочные предложения. Сотрудник одного ведомства, совершивший серьезный проступок, растративший крупную сумму денег, что и послужило поводом для провокации, был за это наказан, но в процессе разбирательства так и не признался, что его пытались завербовать и он ответил отказом.
А виной всему был крепко засевший в нем страх, что свои ему не поверят и до конца дней будут подозревать его во всех смертных грехах.
— Ну хорошо, осталось ответить на последний вопрос — продолжил Скворцов: — Зачем контрразведке понадобилось подставлять нам своего сотрудника? Пока, кроме того что удалось подтвердить твою принадлежность к разведке, никаких дивидендов она не получила. А кое-какой информацией о своей деятельности, и притом весьма важной, контрразведке все же пришлось пожертвовать. Какую же цель она преследует?
— Они рассчитывают, что им удастся завербовать меня! — убежденно сказал я, потому что вопрос шефа в первую очередь был адресован мне. — В этом и заключается суть их замысла.
— Почему ты так считаешь? — спросил Федорин.
Теперь, когда в дополнение к своим вечерним раздумьям я прослушал пленку, ответ на этот вопрос не представлял для меня особых затруднений.
— Во-первых, совершенно ясно, что Хансену было поручено вести мое целенаправленное изучение. — Про себя я всегда называл Рольфа по имени, но сейчас шла официальная беседа, поэтому, подобно шефу и Федорину, я тоже стал называть его по фамилии. — Именно поэтому он отказался работать через тайники и на каждой личной встрече по своей инициативе затрагивал различные международные проблемы. Во-вторых, попытка выявить мои связи означает, что контрразведка стремится получить данные, уличающие меня в разведывательной деятельности, и таким образом создать вербовочную ситуацию.
— А зачем им тебя вербовать? — усомнился шеф. — Ну, положим, у себя в стране они еще могут на что-то рассчитывать. Но через год, от силы два ты бы все равно уехал, и что тогда?
Скворцов трезво смотрел на вещи и по-своему был прав. Контрразведка страны, в которой мы работали, при всех ее достоинствах не относилась к числу ведущих секретных служб мира, и, честно говоря, с ее стороны было бы большим нахальством делать вербовочное предложение представителю одной из самых уважаемых разведок, имеющих такие давние и славные традиции. Не знаю, кого как, но меня коробило от одной мысли, что Боден и его подчиненные принимают меня за «шестерку» и всерьез рассчитывают заставить меня на них работать. Что ни говори, а масштаб был мелковат.
— Я думаю, они работают на американцев, — поддержал меня Федорин. — А возможно, и вместе с ними. У них же в рамках НАТО заключено соглашение о сотрудничестве, и потому они действуют по скоординированной программе. И вообще, в деле Хансена с самого начала чувствуется рука американцев. Уж больно знакомый почерк!
Мне очень хотелось, чтобы Федорин оказался прав, такой вариант меня больше устраивал: все-таки американцы были более солидными партнерами, и в любом случае противоборство с американской разведкой с профессиональной точки зрения было намного почетнее. Уж если проигрывать, то по крайней мере достойному противнику!
Теперь, когда были найдены ответы на самые главные вопросы, оставалось решить, что же в этой ситуации следует предпринять, чтобы по возможности сократить размеры нанесенного нам ущерба.
