— Свободного времени у меня практически нет. Все, что я успеваю, — это тренироваться.
— К сведению членов бюро, — снова поддержал меня Щеглов, — товарищ Вдовин пятиборец, мастер спорта.
Его слова не произвели на членов бюро особого впечатления. Видимо, они считали, что члену партии нужнее не здоровое тело, а здоровый дух. Это стало очевидно из следующего вопроса.
— А как же вы тогда повышаете свой идейный и культурный уровень? — снова раздался знакомый женский голос, и в этот момент заслонявший ее от меня своим телом лысеющий блондин откинулся на спинку стула, дав мне возможность наконец увидеть ту, которая проявляла такой неподдельный интерес к моей персоне…
Случилось так, что после шестого класса мы вместе с Хрипаковым в первый и последний раз вместе поехали отдыхать в пионерский лагерь. Обычно мы проводили лето в разных местах: родители Женьки, работавшие на оборонном заводе, отправляли его в заводской лагерь, а я отдыхал где придется, потому что своего пионерского лагеря областное управление госбезопасности не имело. В это лето Женька уговорил, отца, и тот с большим трудом выхлопотал путевку и для меня.
Еще на сборном пункте вокруг нас сгруппировалась значительная часть наших сверстников, и когда пришло время выбирать руководство отряда, мы уже были признанными вожаками мальчишеской стаи. Поэтому не было ничего удивительного в том, что меня избрали председателем совета отряда, а Женьку звеньевым.
Произошло это к заметному неудовольствию наших воспитателей, потому что, как это и полагается настоящим вожакам, мы держались чересчур независимо, а большинство педагогов всегда предпочитают иметь во главе любых форм детского самоуправления послушных и исполнительных подростков. Все это, понятно, было чревато конфликтом. Так и произошло, причем повод для конфликта мы дали сами.
Наши мятежные мальчишеские души, зажатые суровой лагерной дисциплиной, требовали хоть какой-то отдушины. И такой отдушиной стали ночные рыбалки, на которые мы с Женькой в компании нескольких самых надежных приятелей отправлялись перед рассветом, чтобы вернуться к лагерному подъему.
Мы прятали улов, а сразу после завтрака уходили в лес, в строгом соответствии с пионерскими традициями разводили костер и на прутиках жарили рыбу. При этом у костра собирались не только те, кто ходил с нами на рыбалку, но и значительная часть отряда.
Один из мальчишек долго упрашивал нас взять его на рыбалку, а когда мы ему отказали, в отместку нас «заложил». Будь мы в ладах с воспитателями, они бы, наверное, нас пожурили и этим ограничились. Но отношения у нас не сложились, и потому было принято решение примерно нас наказать.
Когда мы под утро возвращались с очередной рыбалки, у отрядной палатки нас поджидала засада во главе со старшей пионервожатой Ольгой Михайловной — восемнадцатилетней студенткой пединститута.
Пойманные с поличным, мы не стали унижать себя публичным раскаянием и мольбами о прощении, на что очень рассчитывали наши воспитатели, а решили с достоинством встретить суровый приговор. И вот после завтрака, как раз в то время, когда мы собирались жарить на костре пойманную на рассветной зорьке рыбу, на общем собрании отряда нас с Женькой освободили от занимаемых должностей, причем за наше отречение от власти проголосовали даже те, кто вместе с нами лакомился ночным уловом.
Но этого принципиальной Ольге Михайловне показалось мало, ей захотелось не только нас наказать, но еще и унизить.
И вот после обеда в пионерской комнате собрался совет дружины, и там нас с Женькой, как зачинщиков и организаторов, исключили из пионеров до конца лагерной смены. Для нас, искренне решивших посвятить всю свою жизнь без остатка борьбе за дело Ленина — Сталина, это было настоящей трагедией!
Когда Ольга Михайловна под одобрительные возгласы членов совета дружины сняла с нас пионерские галстуки, нам показалось, что вместе с галстуками у нас отнимают жизнь!
С этого дня и до конца смены во время утренних и вечерних линеек мы без галстуков стояли позади своего отряда, не имея права даже встать в общий строй.
Все последние дни пребывания в лагере мы ожидали, что нас вызовут на совет дружины и Ольга Михайловна в торжественной обстановке снова повяжет нам на шею так несправедливо снятые с нас пионерские галстуки. Но день проходил за днем, а никто не собирался нас никуда вызывать.
В последний день, за пару часов до того как отряды строем должны были отправиться на железнодорожную станцию, мы разыскали задерганную Ольгу Михайловну и напомнили ей об обещании снова принять нас в пионеры.
— Что же вы раньше мне не напомнили? — всплеснула руками Ольга Михайловна, словно это была наша, а не ее обязанность помнить. — Сейчас на это уже нет времени.
С минуту она размышляла, как поступить, потом деловито сказала:
— Ну хорошо, идемте! Только быстрее, мне некогда вами заниматься.
Мы поплелись за ней в пионерскую комнату, там она долго рылась в ящиках своего письменного стола, наконец нашла наши скомканные галстуки и, возвращая их нам, сказала:
— Вот, возьмите, можете снова считать себя пионерами. И никогда больше не нарушайте дисциплину!
Мы пережили невероятное унижение, когда нас исключили из пионеров. Но такой «прием» был еще большим унижением! С тех пор и до самого вступления в комсомол мы с Женькой никогда больше не надели пионерские галстуки…
Прошло шесть лет, и я снова оказался в том же пионерском лагере, на этот раз в качестве инструктора по плаванию. За эти годы на месте палаток возвели жилые корпуса, и теперь я жил вместе с физруком Александром Георгиевичем в бывшей пионерской комнате, в той самой, где когда-то заседал совет дружины, исключивший нас с Женькой из пионеров.
Мои обязанности, заключавшиеся в том, чтобы обучать детей плаванию и обеспечивать порядок и безопасность во время купания на реке, были не слишком обременительными, и потому в свободное время я интенсивно тренировался, а также помогал физруку проводить различного рода спортивные мероприятия. Делал я это с большим удовольствием, потому что Александр Георгиевич был учителем физкультуры в нашей школе, мы с Женькой были обязаны ему тем, что он привил нам любовь к спорту и сделал спортсменами. К тому же именно он устроил меня в лагерь, чтобы я под его руководством мог за лето подтянуть свою беговую подготовку и немного подзаработать.
В лагере я встретил кое-кого из тех, кого помнил по своему пионерскому прошлому. И одной из них была Ольга Михайловна. За прошедшие годы она успела закончить институт, побывать замужем, родить сына, развестись, но все эти события мало отразились на ее внешнем облике и образе мыслей: она оставалась все такой же принципиальной и строгой, как и шесть лет назад. Меня она, конечно, не узнала, и я тоже не стал напоминать ей о нашем знакомстве.
С первых дней я почувствовал к себе повышенное внимание со стороны старшей пионервожатой и очень быстро сообразил, что за всем этим кроется. Трудно сказать, что побудило Ольгу Михайловну добиваться моего расположения. Возможно, ей просто хотелось утолить жажду и совратить понравившегося парня. Возможно, как это иногда случается в педагогической среде, у нее был устойчивый интерес к юношам моложе себя, возможно, такой уж у нее был характер. Как бы то ни было, но я не стал во всем этом разбираться, а до поры до времени делал вид, что не замечаю ее телодвижений.
Во-первых, она была старше меня и в мои девятнадцать лет казалась мне старухой.
Во-вторых, у меня все время перед глазами стояла унизительная сцена гражданской казни, которой она в назидание другим меня подвергла.
Но со временем мое отношение к Ольге Михайловне несколько изменилось. Не могу сказать, что я внезапно почувствовал к ней непреодолимое влечение: в отличие от большинства моих приятелей-студентов, за исключением, пожалуй, Хрипакова, который был без памяти влюблен в Марину и потому на других девушек не обращал никакого внимания, я не отличался всеядностью и был весьма разборчив в своих интимных привязанностях, хотя и своего, как говорится, не упускал. Что касается Ольги Михайловны, то в конце концов, видимо, возобладала смесь юношеского любопытства и тайное желание отплатить ей за пережитое унижение.
