Из избы вышла Мария, присела рядом.
— Уснул, — сказала она о Вадимысле.
— Вот и хорошо.
— Беспокойно спит, вскрикивает, дёргается. Отвык он от пиров, а тут столько чарок мёду выпил, совсем ослабел... — Мария вдруг заплакала.
— О чём ты, Мариюшка? — забеспокоился Микита. — Теперь всё ладно будет.
— Ох, Микита, и не говори... Уж так я намучилась, так намаялась. Сколько лет ждала его... Приехал. Кажется, отдохни душой, ан нет, будто грызёт его что-то, будто всё ещё в плену мыкается. — Мария тяжело вздохнула и снова заговорила: — И в доме ни ногаты, всем кругом задолжали. Спасибо, княжич Борислав не забывает. А сегодня — вот оно, счастье, улыбнулось, думала. Перстень великий князь пожаловал, от других гостей внимание было... Ничего не взял Вадимысл.
Данилка возбуждённо вскочил на ноги, хотел что-то сказать деду, да горло перехватило. Ой только вздохнул.
— Сиди, сиди, парень, — понял его волнение Микита. — Песнетворец Вадимысл, соловей.
— Тебе — песнетворец, - а мне как с долгами-то быть? — проговорила Мария горестно. — Что же мне, в закупы идти?
Цикады умолкли, где-то близко завыли собаки. Мария помолчала и сказала:
— И пойду, лишь бы ему спокойно...
За тыном показалась голова человека, за ним смутно фигура второго.
— Здесь певец стоит?
— Здесь. А вы кто, добрые люди, не от князя ли? — спросила Мария.
— Остерегись, Мария, чую, то злые люди...
— Что ты, Микита, наверное, от князя, с дарами... — Она встала, пошла навстречу.
— Остановись, Мария! — Но Микита не успел закончить.
Двое вооружённых людей вбежали в калитку. Тот, что был впереди, косым, наотмашь, ударом меча свалил Марию, не останавливаясь, вскочил на крыльцо, исчез в доме. Второй ударил Микиту мечом в грудь. Старик сполз на землю, и незнакомец добил его. Данилка дико закричал, бросился вон со двора, убийца погнался за ним. В тесном проулке Данилка заметался, не зная, куда бежать — к городским ли стенам, к Днепру... Вдруг он услыхал топот конских копыт. Он побежал навстречу и закричал:
— Ратуйте, убивают!
Мимо него промчался всадник. Данилка едва успел отпрянуть в сторону, оглянулся. Всадник страшным ударом меча свалил преследователя Данилки, соскочил с коня и вбежал во двор. Данилка, превозмогая страх, последовал за ним. У трупа Марии неизвестный на мгновение остановился, мальчик узнал княжича Борислава, крикнул, задыхаясь:
— В избе второй лиходей, в избе!
Борислав метнулся к крыльцу. Вбежал в избу.
Там, на ложе, он увидел бездыханного Вадимысла. Кровь ещё хлестала из жестокой раны на груди певца, глаза были широко распахнуты, зрачки застыли в немом вопросе — «за что?». Поперёк тела брошен окровавленный меч. Роман — а это был он, — услышав шаги, отвернулся от раскрытого ларя, в котором до того рылся. В окровавленной руке он держал смятые листы пергамента.
Всё это в одно мгновение увидел и оценил Борислав, кинулся к ложу, схватил меч Романа, крикнул в ярости:
— Убийца!
Роман неловко взмахнул руками, закрывая лицо, закричал истошно:
— Пощади! — Потом, собравшись, опустил руки, сказал дрожащим голосом: — Не убивай, княжич, не убивай... ты не можешь убить безоружного...
— А ты можешь?! — в бешенстве подступил к нему Борислав, держа в каждой руке по мечу. — Увечного, безоружного певца — можешь?
— Пощади... Пощади... — только и твердил Роман.
— Оставь рукопись — у тебя руки в крови! — крикнул Борислав и тоном, не допускающим возражений, приказал: — Выходи!
Роман, не сводя глаз с княжича, осторожно, медленно положил рукопись на стол и попятился к выходу, повторяя:
— Не убивай, княжич, пощади... Бога ради, не убивай, молю тебя!
Во дворе Борислав швырнул меч к его ногам.
Князь мгновение стоял, не веря своим глазам, потом стремительно нагнулся, схватил меч. Когда он выпрямился, это был уже прежний Роман, наглый и самоуверенный.
— Ну и глуп ты, княжич! — крикнул он и, занеся меч, шагнул вперёд.
Борислав попятился. Роман прыгнул вперёд, нанося удар. Борислав отбил, одновременно уклоняясь в сторону, и коротко кольнул Романа в живот. Звякнула кольчуга. Роман отрывисто засмеялся, отступил, прикрылся мечом. Теперь оба стояли в правильной стоике, вглядываясь друг в друга, выискивая слабые места, потом закружили по двору. Роман опять первым нанёс удар, княжич, отступая, отбил его...
Данилка метнулся к поленнице, схватил жердину, стал подкрадываться сзади к Роману. Борислав заметил, крикнул, отбивая новый удар:
— Не смей! Мой он...
Может быть, в конном бою, в сече княжич и не выстоял бы против тяжёлого, искушённого в битвах Романа, да ещё кольчужного, но здесь, при скудном свете звёзд, пошла та самая хитрая игра на мечах, которой княжич частенько тешился на бронном дворе Святослава и с молодыми, и со старыми, умудрёнными в боях дружинниками. Холодный расчёт, тонкое умение, крепкие ноги уравновешивали его шансы против Романа, отяжелевшего от медов и обильной еды. Кольчуга на Романе подсказывала тактику боя — княжич отступал, кружил, парировал, дразнил, направлял колющие обманные удары в лицо. Роман прыгал всё тяжелее, дышал прерывисто и наконец сделал то, на что надеялся княжич: взял меч обеими руками и пошёл вперёд, размахивая им яростно, как цепом на молотьбе. Княжич подставился, а потом ловко увернулся от страшного удара, которого ждал, и, оказавшись чуть сбоку, коротко и точно ударил по голове противника. Роман ещё падал, медленно и тяжело оседая, когда Борислав вторым ударом вогнал меч ему в горло — повыше кольчуги, пониже короткой бородки. Роман рухнул наземь. Борислав замер, глядя на него. Князь даже не дёрнулся...
Княжич стал вкладывать неверной рукой меч в ножны, потом поднял голову и увидел Данилку. Парень стоял разинув рот и глядел на неподвижное тело Романа в лужице крови.
— Идём, — сказал Борислав.
Они вернулись в избу. Княжич закрыл Вадимыслу глаза, постоял над ним, шепча про себя молитву. Рядом, обливаясь слезами и истово крестясь, молился Данилка.
Борислав взял со стола рукопись, протянул парню.
— Возьми и сохрани. Это всё, что осталось от великого песнетворца...
— Нет, нет, княжич! Где мне хранить? Нет у меня пристанища, нет деда Микиты...
— Со мной теперь всякое может случиться, Данилка... Вот что: пойдёшь к отцу Паисию. Он тебя призреет и рукопись сохранит.
Данилка взял свиток, сунул за пазуху.
Уже садясь на коня, Борислав сказал Данилке:
— Запомни: ты ничего не видел, ничего не знаешь.
Княжич ускакал...
Медленно, неуверенно запели цикады, потом хор их окреп и опять зазвучал неумолчно, словно и не случилось только что самое страшное, что только может произойти не земле, — убийство человека человеком...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Рано утром Ягуба заглянул в библиотеку. Паисий сидел над книгой в одиночестве.
— Отче! — окликнул его боярин.
— Да, боярин? — Паисий встал, поклонился.
— Горестную весть слушал? — Ягуба вошёл, прикрыл за собой дверь.
— Какую, боярин?
— Вадимысл убит сегодня ночью! — сказал Ягуба.
Паисий помотал головой, вытянул перед собой руку, как будто хотел этим сказать: чур меня. Лицо его сморщилось.
— Боже праведный... как же так. Господи? — И спросил бессмысленно: — Насмерть?
— Убивают насмерть, отче.
— Упокой душу раба твоего новопреставленного, — закрестился Паисий, рухнул на колени, забормотал молитву, перебивая её несвязными восклицаниями: — Зачем... почему... Вандалы, варвары! — Встал, держась рукой за сердце — Ох, боярин, не могу уразуметь ;случившегося... Какая же потеря для славы русской...
— Да, потеря, — согласился Ягуба, внимательно наблюдая за монахом.
— Нищим он был, безобидным, увечным... Кому какая корысть в его смерти?
