Молодой дружинный певец князя Игоря, тот самый, о котором рассказывал княгине Марии Борислав, ехал в первом ряду младшей дружины. Он упросил Игоря взять его в поход на половцев и теперь с восторгом и волнением вглядывался в даль, опьянённый просторами, впервые открывшимся его взору.

Степь, ещё не иссушенная до звонкой сухости летним солнцем, но уже успокоившаяся после недавнего буйноцветья, казалась одной сплошной ковыльной дорогой без наезженных колей. Скачи вперёд, влево, вправо — всё те же едва всхолмлённые просторы.

Любо здесь разгуляться половцу!

И непривычно, тяжко русичу.

Степь!

Воздух, струистый над поверхностью её и прозрачный в вышине.

Небо — как выгоревший на солнце голубой шатёр без облачка-морщинки, только орлы медленно чертят его голубизну, рассматривая русских воинов, будто соглядатаи невидимых половцев.

Палящее солнце, от которого не укрыться ни под кустом, ни в тени деревьев...

И тревога.

Нарастающая, смутная тревога.

Почему?

И словно в ответ на тревожные мысли странно заржал жеребец — не призывно, как заржал бы, увидев в ковылях кобылицу, и не настороженно, как если бы учуял волков, и не злобно, словно перед сечей, — заржал сдавленно, как бы боясь звука собственного голоса.

Ему неуверенно ответили другие кони.

И тут же горячий недвижный воздух задрожал, заструился, потёк, овевая потное чело певца лёгким ветерком, принося свежесть и не давая успокоения.

Заволновался ковыль. Внезапно ветер усилился, и ковыль побежал волнами к восходу солнца под его упругими порывами, как перед грозой...

Певец поднял голову — в небе пустынно, орлы исчезли из его бездонной голубизны... Нет, уже не голубизны, а синевы, густеющей на глазах.

Конь беспокойно прядал ушами, вздрагивая всей кожей.

Певец огляделся — тревога овладела всеми без исключения. Даже старые сивоусые дружинники — их было несколько в младшей дружине князя, самых опытных и умудрённых многолетней борьбой с Полем, — сидели в сёдлах напряжённые, молчаливые.

Тишина.

Разом притихли кони, умолкли птицы, а в ушах возник Несущийся, кажется, отовсюду еле слышный звон...

И вдруг тишину вспорол кинжальным ударом возглас:

— Глядите!

Князь Игорь повернулся в седле, обегая взглядом степь, высматривая половецких всадников.

- Солнце, княже, солнце! — В голосе кричавшего бился испуг.

Князь поднял голову. Вслед за ним и певец, и все дружинники воззрились на небо. А там творилось ужасное.

Кто-то невидимый гасил солнце. Его краешек обуглился, почернел, как чернеет прогоревшее, угасающее полено. Но самое страшное было не в этом — мертвенная чернота медленно, неотвратимо наползала на золотой лик Ярилы. И вместе с наползающей на светило чернотой на землю надвигалась тень.

Тогда князь Игорь Святославич вздыбил сильной рукой твоего коня и крикнул так, словно посылал полк в бой:

   — Сомкни рады!

Дружинники мгновенно сблизились стремя к стремени и замерли.

Потянулись томительные минуты.

Чёрная тень, словно испугавшись содеянного, сползла с солнечного лика. Всё светлело окрест, светлели и лица воинов.

Дружинники негромко заговорили:

   — Знамение!

   — Не к добру...

— Не вернуться ли?

Князь Игорь снова вздыбил своего коня. Тот заржал, освобождённый от недавнего страха, и заплясал на задних ногах, приседая и метя хвостом.

Братья и дружина! Кто может сказать о Божьем знамении — кому и что предвещает оно? А мне любо сложить в бою голову на краю поля половецкого или испить шеломом синего Дону!..

Князь Игорь поскакал впереди дружины, увлекая её вглубь Дикого Поля. Истинный витязь, он твёрдо верил, что вопреки всем знамениям и затмениям там, в незнаемых просторах, ждёт его великая удача и громкая слава.

Разве мог он в этот миг предположить, что в самом ближайшем будущем уготованы ему жестокое поражение на реке Каяле, потеря дружины и полка, позорный плен и унижающий достоинство русского князя почёт от хана Кончака, предложившего женить на своей дочери старшего сына Владимира, что ждёт его трусливый побег из плена и предаст он и сына, и своих уцелевших дружинников. Не дано было Игорю предвидеть, что половцы, разгромив его полки, ринутся в брешь, проделанную в обороне южной границы Руси, что падут под копытами их коней тысячи христиан, и запылают города, и с дымом пожарищ поднимутся к небу плач и стенания, и только великий князь Святослав, собрав для отпора врагу все княжества воедино, сумеет отбросить степняков в Дикое Поле. А на пиру по случаю победы придётся ему, гордому Игорю, каяться и просить великого князя отпустить вину перед ним и всей Русью.

И уж конечно, даже в самых невероятных снах не мог он вообразить, что это поражение, предопределённое Господом в наказание за его гордыню, принесёт через века ему и Святославу бессмертие.

Часть третья. БЕССМЕРТИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

осемь столетий назад облака в небе текли так же неторопливо и отрешённо, как и в наши дни... Утреннее солнце вызолотило тронутые первой осенней желтизной листья грабов и дубов. Звонкие клики охотничьих труб вспугнули птиц, и они с порханием вырывались из кустов, разлетаясь в стороны, исчезали в зелёном мареве леса. Вдоль опушки мчалась охота — с десяток холопов во главе с ловчим и сокольники. Впереди на сухом тонконогом коне скакала девушка в коротком голубом плаще, в высокой, красного бархата, шапке, отороченной соболем. Она сидела в мужском седле уверенно и свободно. Толстая, в руку, золотистая коса вилась за спиной, билась о плащ. На полкорпуса отставая, скакал за ней седой кряжистый воин в дорогом аксамитовом платье под коротким плащом, но с боевым щитом у седла и тяжёлым мечом у бедра. Оба они неотрывно следили за соколом. Тот сделал горку и теперь падал на едва различимое в траве рыжее пятно — лисицу. Девушка привстала в стременах; воин на мгновение отвёл взгляд от лисицы и по выработанной в боях и походах привычке огляделся.

   — Половцы, княжна! — Он указал в сторону шляха.

Всадники ехали неторопливой, ровной, неутомимой рысью. Впереди ярко одетый молодой хан, за ним полусотня, крыльями захватывающая уже убранные и возделанные под озимь поля. Навстречу им брели слепец с поводырём, шли несколько смердов. Завидев степняков, они бросились с дороги в поле, к кустам за пашней. На шляхе остались только старик слепец с гудами и прижавшийся в страхе к нему поводырь, паренёк лет пятнадцати.

Кто-то из половцев гикнул, но хан оглянулся недовольно, придержал коня, достал из седельной сумы лепёшку, бросил к ногам слепца. Половцы осторожно обтекали старика и парнишку.

Охота сгрудилась вокруг княжны. Половцы уже заметили их и помчались к ним галопом.

   — Скачи домой, княжна! — В голосе старого воина прозвучал приказ. — Задержим поганых.

Половецкая цепь изгибалась луком, охватывая охотников точно так же, как совсем недавно те охватывали лисицу, отрезая ей путь к лесу, к жизни.

   — Скачи, княжна, не медли!

Воин снял с седла щит и вздел на правую руку. Оглянулся на охотников. Их молодые, недавно разгорячённые, политые румянцем азарта лица побледнели. Смерть десятка почти безоружных людей в бою против полусотни закалённых в боях степных воинов была неминуема, но никто не поворотил коня, и чем стремительнее скакали степняки, тем суровее, твёрже становились лица молодых русов. Старый воин невольно улыбнулся с горькой гордостью — все они были его выучениками, — тронул коленями коня, выехал вперёд, оттесняя княжну и одновременно прикрывая её от половецких стрел.

   — Скачи, княжна! — Это была уже мольба.