Бешеная скачка не охладила Святослава.

Он влетел в ворота загородного дворца Ольговичей, чуть не сбив с ног замешкавшегося воротного, спрыгнул с седла и, не дожидаясь холопов, чтобы отдать взмыленного коня, побежал в молодечную[39].

Остановился в дверях, крикнул:

— Ягуба здесь?

В молодечной Ягубы не было. Князь пошёл на бронный двор. Ягубы не было и там. Раздражаясь всё больше, он подозвал холопа, велел ему найти дружинника, а сам пошёл к поварне.

Конечно, где ещё ему быть! Ягуба сидел здесь, словно простой смерд, и уписывал из глиняной миски густые наваристые щи. «Подлое происхождение всё одно скажется», — подумал князь и крикнул, как бичом щёлкнул:

   — Ягуба!

Дружинник вздрогнул, вскочил на ноги.

Лицо его, испуганное и виноватое, разъярило Святослава. Значит, знал, что виноват, ждал наказания, убежал от него с радостью, вместо того чтобы признаться, повиниться, да ещё сел набивать живот!

   — Ты! Ты... ты почему от меня скрыл?

   — Что скрыл, князь?

   — Идём! — Святослав стремительно вышел на бронный двор, где в этот час никого не было. — Не смей врать! Смотри мне в глаза! Почему не сказал?

   — Что, батюшка князь?

   — Что у неё этот... Микита! И почему он слепой?

   — Я... я не знаю...

— Не ври! Я всё удивлялся, почему это Микита исчез, не появляется... Говори правду! Я чую, ты знаешь.

Пока князь говорил, Ягуба немного успокоился и успел взять себя в руки.

— Вот ты о чём, батюшка князь... А я-то испугался, подумал, неужто его и в самом деле вдругорядь к жёнке помянуло?

Дерзость Ягубы ошеломила князя. Он, не помня себя, огрел его плетью, что всё ещё висела у него на запястье. Дружинник, видимо ожидавший этого, успел увернуться, так что удар пришёлся ему по плечам.

— Вот и я так же, князь! В тот день, когда ты велел её вышибить со двора, я прискакал, а у неё этот певец сидит. Песни ей поёт, умильно на неё смотрит, и она ему улыбается так, что ямочки на щеках играют, — будто это ты перед нею... Не стерпел я. Случайно... Клянусь, князь, случайно глаза ему вышиб...

   — Замолчи! — взъярился князь от тона и наглости Ягубы. — Замолчи, раб! Я тебя до себя поднял, в други взял, а ты своей грязной лжой меня до себя принизить хочешь? Не бывать этому! Думал воеводой тебя поставить — не будет тебе воеводства! А ещё раз на лжи словлю — так не быть тебе и дружинником, сдохнешь простым кметем! Ягуба слишком хорошо знал князя, чтобы не понимать, и что гроза миновала. После того как Святослав ударил его, он обязательно станет терзаться...

   — Прости, князь, посчитал я тогда, что не до неё тебе в твой медовый месяц... Прости мне мою ложь...

   — Как же ты после всего в Киев её вёз?

Ягуба колебался только мгновение.

   — А я не вёз. Она меня прогнала. Сама доехала...

   — Где же ты пропадал всё это время? — спросил князь уже спокойно, с любопытством.

   — А у жёнки одной знакомой... — Он хотел добавить, что проводил свой медовый месяц, но почёл за лучшее не дразнить князя.

Впрочем, Святославу и самому пришло в голову такое сопоставление, и он только хмыкнул, криво улыбнулся и бросил:

   — Кот непотребный, везде сметанки найдёшь... Запомни, ещё раз обманешь или умолчишь — растопчу!

Весь август и начало сентября Святослав под недреманным оком Мстиславовых бояр помогал в борьбе одного дяди против другого дяди, вместе с войском Мстислава преследовал Святослава Олеговича. Только загнав его в далёкий Карачев, победители немного утихомирились, но всё ещё продолжали грабить северские земли, делили сёла, городки, волости.

Мстислав, опьянённый победой, забыл про племянника при раздаче добычи. Святослав обиделся и. тайно послал подробное письмо дяде Святославу, где рассказал о замыслах Мстиславичей, состоянии их войска и повинился, говоря, что принуждён был великим князем.

Только в октябре Мстислав отпустил его, разрешив поехать на Буг и обустроиться в своих городках.

Городки оказались столь незавидными, что и называть-то их городками язык не поворачивался. И земли вокруг было — курицу не выпасешь... Ни в одном городке не то что княжеского дворца, пристойного дома не нашлось.

Святослав с горечью в сердце отказался от мысли перевезти сюда княгиню с сыном. А тут ещё неожиданно умер князь Василько... На престол сел его брат Борис Володаревич. Отношения с дядей у княгини Марии не складывались. Хорошо ещё, Борис не знал, что у княгини в Полоцке находится и вся волынская казна, мог бы запустить руку...

Святослав помчался в Киев. За это время братья Мстиславичи выгнали княгиню Агафью из Почайны, что под Вышгородом, поскольку это место считалось великокняжеской загородной резиденцией. Ей пришлось переехать в старый ольговичский дворец в Киеве. Под её наблюдением дворец привели в божеский вид, надстроили светлицы, расширили гульбище и хозяйственные дворы.

Святослав рассказал матери о городках на Буге, о неразберихе в Полоцке. Она предложила перевезти Марию с ребёнком в Киев. Здесь они будут в безопасности: кто бы ни сел на великий стол, покровительство митрополита обеспечено, потому что Агафья всю жизнь делала богатые вклады в киевскую Софию, Десятинную церковь, монастыри.

Святослав поехал за женой.

К началу 1147 года они обосновались в старом дворце.

Кончалась зима 1147 года.

Княгиня Мария ещё не разрешилась от бремени. Святослав, боясь навлечь на себя гнев великого князя, только изредка приезжал в Киев.

Каждый раз, появляясь дома, Святослав с тревогой смотрел на растущий живот жены и гнал чёрные мысли о Милуше. Машу, напротив, казалось, ничто не тревожило, она была весела и вторую беременность переносила даже легче, чем первую.

Однажды в начале марта, поздно вечером, неожиданно пришёл Пётр.

Он окончательно перебрался жить во дворец отца и изредка наведывался к Святославу. Так же как и в прежние времена, он любил посидеть с княгиней Марией в библиотеке, побеседовать со Святославом. Сейчас он был явно взволнован. Князь встревожился, но виду не подал. Когда Мария вышла распорядиться по хозяйству, он спросил:

   — Что случилось?

   — Отец получил сообщение от своего человека при дворе Юрия Долгорукого. Дело Киева не касаемое, и потому он счёл возможным уведомить тебя.

   — Говори, не томи, — нетерпеливо сказал Святослав.

   — Юрий Долгорукий пригласил к себе твоего любезного Святослава Олеговича. Как говорится в послании, «чтобы обнять и поцеловать». С ним приглашён и племянник князя Рязанского. Зовут его, кажется, Владимир. Встреча назначена в день Пятка, на Похвалу Богородице.

Святослав быстро прикинул, выходило 28 марта.

   — Где? — спросил он.

   — Толком сказать не могу. Знаю лишь, что место то зовётся Москов.

   — Москов? — переспросил Святослав. — Когда-то я слыхал это название. Отец одну из своих наложниц выдал замуж за тиуна в сельцо под городом Москов. Полагаю, это в залесской стороне.

   — Москов — река такая есть, — добавила княгиня Мария, входя в горницу. — Почему вы вдруг о ней вспомнили?

Святослав в двух словах поведал ей новость.

   — Хорошо бы знать, зачем они встречаются, — сказала княгиня.

В сообщении Петра крылось что-то таинственное, тревожное.

   — Стоило ли назначать встречу в захолустном, никому не известном городке, да ещё в конце марта, когда дороги расползаются только для того, чтобы обняться и расцеловаться? — задумчиво сказал Святослав.

   — Конечно, есть более важная причина для встречи, — согласилась с ним Мария.

   — Ия так думаю, — сказал Пётр, — и отец так считает, иначе не послал бы меня на ночь глядя.

Святослав подошёл к жене, обнял её осторожно, притянул к себе и спросил:

   — Ты управишься без меня?