В одиннадцать часов утра противники, их секунданты и обязательный в таких случаях врач встретились на Крестовском острове на стрелке Невы. Однако приготовления к дуэли были прерваны появлением изрядного числа полицейских, вызванных бдительным сторожем моста. Однако ни Мясоедов, ни Гучков не собирались откладывать выяснение отношений — сделав вид, что повинуются приказу разойтись, они через час вновь сошлись на западной оконечности острова, недалеко от армейского стрельбища. Там, на берегу Финского залива, дуэлянты выбрали пистолеты и встали на позиции. Мясоедов выстрелил первым. Вероятно, из-за возни с пенсне близорукий жандарм промазал. Мгновение помедлив, Гучков поднял пистолет и «демонстративно выстрелил в воздух». На этом дуэль закончилась, Мясоедов, вместо того чтобы, как того требовала традиция, пожать сопернику руку, с презрением отвернулся от Гучкова¹¹¹.

Дуэль имела неприятные последствия для обоих ее участников, особенно для Мясоедова. Сухомлинов, не желая публично подавать опозоренному и оболганному Сергею Николаевичу руку помощи, организовал его увольнение из Отдельного корпуса жандармов. Приказом, подписанным задним числом, 17 апреля, отправленный в отставку Мясоедов переводился в резерв Петербургской губернии «по семейным обстоятельствам», с пенсией в 484 руб. в год¹¹².

Но и Гучкову дуэль нанесла определенный ущерб. Хотя драматическое его появление в следующий понедельник в Думе с подвязанной — совершенно невредимой — рукой вызвало овацию, его поведение в этом странном деле породило множество критических откликов в газетах и журналах самой разной политической ориентации¹¹³. Особые сомнения вызывал следующий ряд вопросов: если Гучков был совершенно убежден в том, что Мясоедов — австрийский шпион, зачем же он согласился с ним стреляться? А если дуэль все же имела место, то не следует ли рассматривать согласие Гучкова обменяться с Мясоедовым выстрелами (не говоря уже о его выстреле в воздух) как признание им ложности выдвинутых против офицера обвинений? Как выразился известный адвокат О.О. Грузенберг, «шпионы… не принадлежат к категории дуэлеспособных, — с ними не дерутся»¹¹⁴. Гучкову пришлось попотеть, чтобы выдумать убедительные ответы на эти вопросы.

Другой жертвой скандала оказался Поливанов. Он, питавший надежды еще до конца месяца занять место Сухомлинова, пострадал от собственных козней. Николай II в это время отдыхал в своем Ливадийском дворце в Крыму. Соседняя Ялта бурлила слухами о произошедшем в Думе столкновении между Гучковым и Сухомлиновым по поводу никому не известного и, вероятно, имеющего дурную репутацию жандармского полковника Мясоедова. В значительной степени эти слухи исходили от В.Н. Коковцова, прибывшего на курорт 21 апреля¹¹⁵. Но Сухомлинов уже сам находился на пути в Крым. 23 апреля он был принят Николаем II в Ливадии. Вероятно, военному министру удалось в полной мере использовать свое обаяние, поскольку вышел он после беседы именно с тем результатом, которого добивался, — подтверждением своего министерского статуса и указом о смещении Поливанова и переводе его в Государственный совет. Впрочем, вероятно, императора, осведомленного теперь о тесных связях Поливанова с Гучковым, долго убеждать не пришлось. Николай невзлюбил Гучкова с тех самых пор, когда, три года назад, тот позволил себе критику военных способностей членов царской фамилии, и неприязнь эта всего месяц назад переросла в ненависть, когда Гучков с думской трибуны обругал Распутина — император расценил это как низкую попытку вмешательства в его частную, семейную жизнь¹¹⁶.

Остается прояснить таинственные обстоятельства, сопровождавшие случившийся весной 1912 года скандал. При ретроспективном взгляде на события становится совершенно ясно, что «порочащие откровения» мартовского письма Макарова — все эти данные о Каценеленбогене, Ланцере и проч. — были сообщены полковником Ереминым, выудившим их из глубокой клоаки перлюстрированной корреспонденции. Весьма вероятно, что Еремин сделал это при попустительстве своего друга Подушкина, который, как мы видели, был в сговоре с «Русской восточно-азиатской пароходной компанией», коммерческим соперником «Северо-западной русской пароходной компании». Также весьма вероятно, что Макаров в сообщничестве с Поливановым специально приурочил отправку этого письма в Военное министерство к отъезду Сухомлинова в Туркестан. Попади письмо сначала на стол Сухомлинову, он, конечно, принял бы к сведению содержащиеся в нем обвинения, однако никогда не позволил бы этим сведениям выйти за стены министерского кабинета и уж тем более достигнуть ушей премьер-министра Коковцова. Поливанов же поступил ровно наоборот, отчетливо понимая, что тем самым компрометирует шефа.

Что до кампании в газетах против Мясоедова, это был от начала и до конца проект Гучкова. У Гучкова были хорошие личные отношения с семейством Суворина (кроме того, он мог полагаться на помощь Коломнина), что позволило ему устроить публикацию сведений как в «Вечернем времени», так и в «Новом времени». Позже, во время суда над Сухомлиновым, Суворин признался, что написал опубликованную 13 апреля статью не просто под влиянием Гучкова, но фактически под его диктовку¹¹⁷. «Интервью» 14 апреля было состряпано аналогичным образом: Гучков сам сочинил как вопросы, так и ответы¹¹⁸.

Имея ли Гучков какие-либо данные, действительно свидетельствовавшие о шпионских связях Мясоедова? Он утверждал, что имел и что эти доказательства были несомненными. Однако на просьбу предъявить их, даже на официальный судебный запрос, он всякий раз отвечал твердым отказом, сентенциозно заявляя, что не имеет права раскрывать свои источники.

Следует, впрочем, признать, что одно из замечаний, прозвучавших в газетной кампании, — о недавних особых успехах австрийской разведки в российском направлении — было неопровержимым. Российской контрразведке было прекрасно известно, что в Вену стекались разнообразные сведения, составляющие государственную тайну, включая военный бюджет, технические спецификации вооружений, сведения о политических взглядах высокопоставленных военных и проч.¹¹⁹ Как заметил генерал Данилов из Генерального штаба, «вообще насколько о том можно судить… австрийцы располагают в Петербурге обширной и хорошо осведомленной агентурой»¹²⁰.

Столь ясное представление русских о том, что известно австрийской разведке, являлось результатом как перехвата сообщений, посылавшихся австрийскими военными атташе в Вену, так и исключительными успехами русских в проникновении внутрь самой австро-венгерской армии. Ценнейшим разведывательным активом России в самом сердце Габсбургской монархии был полковник Альфред Редль, несколько лет возглавлявший австро-венгерское бюро военной разведки. Гомосексуалист Редль, завербованный русскими около 1902 года, возможно, оказался предателем вследствие шантажа, однако его услуги при этом хорошо оплачивались — в общей сложности он получил от России по меньшей мере полмиллиона австрийских крон. Редль снабжал своих русских патронов копиями австрийских мобилизационных документов, раскрывал австрийских агентов на территории России и делал микрофотографии важнейших отчетов австро-венгерского Генерального штаба, которые Сухомлинов, по его собственным словам, «постоянно и систематически» пересылал в Киев, Варшаву и Петербург¹²¹. Несмотря на то что в 1913 году разоблаченный Редль был вынужден совершить самоубийство, его смерть не остановила потока важнейших политико-военных разведывательных сведении об империи Франца-Иосифа, поскольку Петербург пользовался услугами других занимавших выгодные посты предателей, включая слуг из дома любовницы барона Морица Ауффенберга фон Комаров, австрийского военного министра¹²².

Гучкову, естественно, не было известно об этих тайных триумфах российской военной разведки. Зато он был осведомлен об обеспокоенности российской контрразведки утечками российских секретов в Вену, поскольку Н.И. Иванов, сменивший Сухомлинова в Киеве, его об этом информировал. Однако Иванов никогда не называл в качестве источника утечки Мясоедова и, вероятно, даже не упоминал его имени в разговорах с Гучковым¹²³. Тут нет ничего удивительного: ни в Киеве, ни в Петербурге, ни где-либо еще невозможно было обнаружить твердых подтверждений или даже намеков на то, что Мясоедов был австрийским шпионом. Пожалуй, было бы гораздо естественнее, если бы Гучков обратил свои обвинения в адрес Альтшиллера, хотя, как будет видно из следующей главы, и для этого реальных оснований не было.