Николаев вынул из целлофанового пакета книгу переплетенную в свиную тисненную кожу с двумя некогда позолоченными, застежками и протянул Федоровой.
— И такую ценность вы носите с собой, — удивилась Марина, раскрывая ее.
— Ценность? Да для большинства людей это только старая книжка. Лишь отдельные специалисты могут оценить настоящую стоимость содержащейся в ней информации.
— И что же в ней написано?
— Текст книги состоит из двух частей. Первая на латинском отпечатана типографским способом и содержит описание путешествия в Московию, а вторая часть с рукописным текстом на старославянском языке. По характеру начертания некоторых букв и стилистике изложения последний документ несомненно относится к первой четверти восемнадцатого века, хотя некоторые обороты, как потом мне сказали специалисты, наводят на мысль, что человек описывавший эту историю, получил образование во первой половине семнадцатого столетья. Возможно, дело здесь в том, что большая часть ее была переписана из более старой рукописи. Впрочем, что я вас потчую какими‑то предисловиями, давайте переходить к самому главному — содержанию, — и Сергей вытащил из папки несколько десятков страниц с машинописным текстом.
Григорьев посмотрел на них и заерзал в своем кресле. Он, явно, не собирался задерживаться на столь длительное время, но что‑то его удерживало. Теперь уже Николаев ехидно посмотрел на следователя и, представив, что будет с ним, если удастся растянуть рассказ еще часа на полтора, продолжил:
— Я перевел латинский текст на русский и, сверяясь со старыми хрониками, отредактировал его. К нынешнему времени я собрал довольно неплохую подборку книг и архивных материалов, по истории Кремля. Сейчас я работаю над старославянским текстом, стараясь сделать его более удобочитаемым, ибо для нашего читателя, избалованного произведениями современных авторов, слог его может показаться немного тяжеловесным. Иногда там встречаются довольно странные куски, которые я никак не могу до конца разобрать. Возможно, какой‑то шифр.
— Неужели вы это все сами, — рассматривая рукописный текст, удивилась Марина.
— С латинским мне помогли, а старославянский мне знаком с детства. У моей бабушки было много церковных книг, так что я на нем выучился читать раньше, чем на русском. Шучу. Итак, вы готовы слушать?
— Да, конечно, — кивнула Марина и исподтишка бросила взгляд на стоявшие на столике часы. Через два часа за ней должны были заехать, а ей еще надо было собраться.
— Начнем с латинского текста, — Николаев взял из стопки первый лист. — Большую часть описания природы и старинных русских обычаев я опускаю. Не стал я вставлять сюда и описания жизни других итальянских мастеров, работавших в конце пятнадцатого века в Москве, так как меня интересовало лишь то, что связанно с Аристотелем из Болоньи. Название сего старинного опуса соответствует своему времени: “Историческое повествование о путешествии в Московию, описание природы, расстояний, местоположения, религии, государственного устройства и товаров сей страны, а так же об иноземных мастерах, работавших в Моско, о могущественном государе и властителе московитском Иоанне III, сочиненное и продиктованные Контарини Амброджо, бывшим венецианским послом при дворе персидского шаха Узун–Гасана, перед своей кончиной в лета 1499”. — Сергей прервал чтение. — Здесь я выбросил кусок текста о приготовлении бывшего дипломата из Венеции к отъезду, с его рассуждениями и прочими изысками, они к моей истории никакого отношения не имеют. Перехожу сразу к главному.
Марина посмотрела на толстую стопку нечитанных страничек, лежащую перед Николаевым, и так ей эта сценка вдруг напомнила один из рассказов Чехова, о женщине читавшей свою пьесу драматургу, что она чуть не рассмеялась. Правда, здесь все было наоборот.
Сергей, как бы почувствовав настроение Марины, вдруг отложил взятый из стопки лист и сказал:
— Впрочем, что я потчую вас какими‑то чтениями вслух. Вы говорили по телефону, что у вас не так много свободного времени, а я уже сижу второй час. Так что свой лимит я исчерпал.
Из уст Григорьева вырвался нескрываемый вздох облегчения. Николаев бросил ехидный взгляд на него и продолжил:
— Я вам, Марина, лучше оставлю рукопись. Она у меня в двух экземплярах. И вы сможете прочитать ее на досуге. Потом расскажете, что о ней думаете. Старославянский перевод у меня не весь, остались кой–какие незначительные куски, которые я никак не могу расшифровать, но, думаю, я скоро с ними разберусь. Да они и не столь важны для моей повести. Правда, здесь еще сырой, первоначальный вариант, требующий доработки и переделки. Пока он больше похож на приложение к статье, объясняющей принцип работы писателя приключенца и поясняющей некоторые мотивы его творчества, но информация содержащаяся тут, особенно во второй части, воистину бесценна, и ее вы нигде больше не сможете найти, — Николаев сложил странички в стопку и протянул Марине.
Она взяла их, перелистала и, положив на столик, сказала:
— Спасибо. Не обещаю, что в ближайшие дни смогу ознакомиться с вашей рукописью, но я обязательно ее прочту и выскажу свои пожелания. Материал действительно интересный и, наконец, объясняющий, за что же выпала такая судьба России. Почему мы никак не можем построить нормальное государство, почему у нас постоянно возникают какие‑то проблемы. Оказывается, все дело в проклятьях боярина Кучки и обманутого итальянского строителя.
— Я принимаю вашу иронию, — рассмеялся Николаев.
— А что заставляет вас взяться за какой‑либо сюжет? Как вы чувствуете, что эта тема может быть интересна и таит какую‑то загадку?
— Трудно объяснить. Это очень похоже на блуждание в забитом нужной и ненужной информацией огромном черном лабиринте. Вы сами загоняете себя туда, а затем пытаетесь выбраться. Вдруг вы чувствуете дуновение ветерка или видите щелочку света и медленно–медленно, наощупь, пробираетесь к выходу. Здесь самое главное не свернуть в какой‑нибудь тупик, отделить то, что тебе нужно сейчас или может понадобиться в твоей работе. Словами трудно объяснить, но это подобно поиску воображаемой черной кошки в темной комнате. Самое удивительное во всем этом, когда, совершенно неожиданно для тебя самого, поиски вдруг увенчиваются успехом.
— Сергей, извини, — подал голос Григорьев, — но я так и не понял, в чем смысл твоей нового опуса? Что хочешь ты им доказать? Что нужно разрушить кремлевскую стену, срыть ее как Бастилию, чтобы уничтожить заклятье?
— Это один, но не из самых умных вариантов. Второй — найти и перезахоронить мастера.
— Ну–ну. Это как Ленина, что ли?
— Причем здесь он? — Пожал плечами Николаев. — Он сам, как Сталин, Иван Грозный и прочие наши правители, кто жил и работал в Кремле, стал жертвой проклятья.
— А как ты представляешь себе поиск этого алхимика, если сам говоришь, что ему не лежится, не сидится, и он постоянно шастает по тайным подземельям и лабиринтам?
— Я думаю надо отдать Кремль историкам. Создать огромный музей истории Москвы или России. А приведение мастера будет выполнять роль постоянно действующего музейного экспоната. Нашим же правителям стоит подыскать для себя более безопасное место или переехать обратно в Питер. Хотя, как я уже говорил, вряд ли они покинут Кремль, надеясь, что высокая кремлевская стена может защитить их при случае от народного гнева.
— Да куда они могут от нас спрятаться, — в своей ехидной манере вставил Константин, — достаточно каждому из наших недовольных нынешней жизнью граждан принести по хворостинке к Кремлю и поджечь эту огромадную кучу дров, которая раза в три будет выше любой самой высокой сторожевой башни, так там только пепел и каменные стены останутся. Ни одно правительство, ни один твой колдун–строитель не уцелеет. И гражданской войны не надо.
— Дай Бог, чтобы до этого не дошло, — сказал Сергей. — Хотя, теоретически, Кремль все равно обречен. Он рано или поздно провалится в преисподнюю, так как, я уже об этом говорил, находится как раз на месте разлома в земной коре. Возможно, он сам сыграл не малую роль в образовании этой трещины. Возможно, планета тоже принимает участие в очищении себя от подобных, заселенных нечистой силой новообразований. Вот такие дела. Кстати, само это место жутко влияет на психику людей, изменяя ее не в лучшую сторону. Жаль, что мы не имеем до сих пор никаких исследований психологов на эту тему. Хотя, говорят, кое‑кто еще при жизни Ленина и Сталина пытался высказаться по этому поводу, даже заявил о психической болезни последних, но быстро исчез.
