Через несколько мгновений он вернулся с рюмкой водки.

— Ты же говорил, что хочешь кофе.

— Да ладно. Ты же сюда не рюмки за мной пришел считать, — беззлобно огрызнулся собеседник Николаева. — Лучше расскажи, что новенького у тебя. Написал чего‑нибудь, опубликовал?

— Пишу, — тяжело вздохнул Сергей, — а с публикациями сейчас, сам знаешь, как дела обстоят.

— Это точно. Я свою книгу уже четвертый год ни в одно издательство протолкнуть не могу. Эти поскребыши печатают всякую зарубежную дрянь, а на отечественную литературу им наплевать. Пусть гибнет! — Евгений залпом выпил рюмку водки и весь сморщился.

— Ты бы закусил чем‑нибудь, а то быстро в осадок выпадешь, — посоветовал ему Николаев.

— Вот, я твой бутерброд доем.

Сергей с сожалением проследил, как исчезли во рту Евгения остатки его завтрака, обеда, а, возможно, и ужина. Денег оставалось только на одну заправку машины, а в издательствах говорят, что денег нет и ближайшие два–три месяца ничего не предвидится. Надо экономить. Только вот что?

— Сволочи, ни хрена не хотят платить, — как бы угадав ход мыслей Николаева, сказал его собеседник. — Нет на этих гадов Зюганова, Жириновского или Лебедя. Они бы им показали!

Это тоже был любимый конек Евгения, после третьей или четвертой рюмки его несло в политику. Между шестой и седьмой он вспоминал Сталина, железный порядок и своего папу, расстрелянного покойным генералиссимусом, за растрату народных денег в особо крупных размерах. После девятой рюмки он, обычно, засыпал. Причем, все равно где, на столе, на стуле или под столом.

Так что, хорошо зная весь репертуар своего собеседника, тем более, что слушатели ему как таковые были и не нужны, Сергей Николаев мог расслабиться и спокойно подумать о своем. Ему не давала покоя выдвинутая Мариной Федоровой, подругой покойной Ларисы Козловой, версия о днях убийства. По ее предположению, сегодня ночью “Джек–потрошитель” должен будет совершить еще одно преступление. Если она права, то завтра днем газеты и телевидение разнесут об этом весть по всей стране. Бред какой‑то, сидеть и ждать, понимая, что ничего не можешь сделать для предотвращения этой страшной и кровавой бойни. Десятки переодетых сотрудниц милиции дежурят по ночам в ночных ресторанах, барах, дефилируют возле гостиниц и в особо оживленных точках торговли живым товаром. Сотни нарядов милиции зорко следят за каждым ночным прохожим и проверяют каждую попавшуюся в поле зрения машину с припозднившимися пассажирами. Все бесполезно. Никаких следов, кроме группы крови, определенной по сперме убийцы, предположения, что у него имеется автомобиль иностранного производства и очень смутного описания человека, которого видели с одной из жертв. Причем, насчет группы крови тоже могут быть сомнения, ведь был прецедент с маньяком Чикатилло, когда его группа крови не совпадала с группой спермы. Именно поэтому его так долго не могли найти. А, может, Григорьев что‑то не договаривает мне? Ведь, если бы мне пришлось вести это дело, я тоже не слишком распространялся о всех деталях следствия.

— У вас свободно, можно к вам подсесть, — спросил подошедший к столику мужчина.

— А, Лень, садись, — прервал свой монолог, о личных качествах современных российских политиков, Евгений, — только купи нам с Серегой по чашке кофе и сто грамм водочки, а то мы сегодня на мели.

— Обойдешься, ты всегда на мели, — мужчина поставил на столик бокал коньяка, затем чашку с кофе и сел.

— Лень, ты знаком с товарищем? — спросил Евгений, показывая на Николаева. — Это Сережа Никитин. Очень хороший журналист, литератор.

— Не Никитин, а Николаев, — поправил его Леонид. — Мы знакомы. Привет.

Сергей кивнул ему в ответ.

— Ах да! — хлопнул себя ладонью по лбу Евгений. — Это Борька у нас Никитин, а ты у нас, точно, — Николаев. Слышали, что Борьке месяца три назад два ребра сломали.

— И правильно сделали, — сделав маленький глоток коньяка, сказал Леонид. — Его давно предупреждали, а он не успокоился.

— Вы это про кого говорите, — поинтересовался Сергей, — про нашего поэта и сатирика, летописца жизни современных литераторов?

— Про него, — солидно качнул головой Леонид и повернулся к Николаеву. — Ну, а у тебя как дела? Все детективными историями балуешься? Много заработал на них?

— Так себе. Недавно повесть закончил, обещают в журнале семьсот штук заплатить.

— Ха, — ухмыльнулся Леонид, — да я на скрытой рекламе в одной статье или передаче на порядок больше получаю. Впрочем, мог бы и не говорить, по тебе и так видно, что не процветаешь.

— Зато ты у нас, как всегда, цветешь и пахнешь, — вставил Евгений.

— Это точно. Надо уметь приспосабливаться к обстоятельствам. При коммунистах я писал о первых секретарях, во время борьбы с пьянством о вреде виноградников, а сейчас о хороших демократах. Гибче надо, гибче. Не зря китайцы говорят, что когда камыш теряет гибкость, он ломается. Пришло время, и я первым партийный билет на стол положил, а, теперь за это крест за заслуги перед отечеством имею. Вовремя все надо делать.

— Все это не по мне, — покрутил головой Николаев.

— Ха, — ухмыльнулся Леонид, — с твоим подходом к жизни ты, хоть при коммунистах, хоть при демократах, всегда будешь сидеть без работы и денег. Что ты за свою сознательную жизнь со своей принципиальностью поимел? Развалюху машину и комнату в коммуналке? А я разъезжаю на новом “БМВ”, недавно получил четырехкомнатную квартиру. Пойми, ничего не изменилось, те же люди, что стояли у власти, так и остались у кормила, если не поднялись еще выше с хорошим куском бывшей госсобственности. Они поделили Россию как кусок сала и теперь правят каждый в своей вотчине как царьки. Возможно, если дальше так пойдет, то Россия скоро развалиться на удельные княжества, как в домонгольский период. Ты ничего не добьешься, если будешь переть против течения, только приобретешь кучу неприятностей.

— Нечто подобное я недавно слышал. Самое страшное, что ты это понимаешь и работаешь на них.

— Потому, что я разумный человек и понимаю, что в их руках власть и деньги. Ты думаешь, я их люблю? Нет, конечно, и как только они утратят под собой почву, как только придет кто‑нибудь сильнее их, я первый брошу в них камень.

Евгений вытащил из лежавшей на столе пачки Николаева сигарету, чиркнул зажигалкой Леонида и сказал:

— Позор фарцовщикам от литературы и журналистики. Вон из наших творческих союзов бездарных журналистов и спекулянтов скрытой рекламой.

— Ты все посмеиваешься, — повернулся к Евгению Леонид, — а ты посмотри, как я живу. Вот, видишь, — Леонид сдвинул манжет рубашки, — часы. Тысяча баксов стоят. Считай, пять миллионов рублей. Рубашечка — сто. Галстук столько же. Костюмчик и ботиночки со склада, где сам президент одевается. Вот, как надо жить.

— Да, что ты говоришь, — покачал головой Евгений. — А вот у меня, часы за тридцать пять тысяч рублей. Джинсы на распродаже купил за пять баксов. Туфли старые еще до развала Союза за пятьдесят рублей взял. Куртку и рубашку, бэ–у, поношенные, из Германии, ”секонд хенд” по ихнему называется, в фонде социальной помощи на вес за шесть тысяч приобрел. Трусы в обычном магазине за четыре тысячи поимел. И ты думаешь, что счастливей меня?

— Что ты понимаешь, жить надо красиво.

— Это как? Лизать всем задницу? Так я и раньше этим не грешил, что же мне, теперь, этим заниматься?

— Тебе бы говорить о старости. Это я старик, до пенсии, всего три года осталось. Мне уже переучиваться поздновато.

— Ты у нас не старик, а мамонт. Маститый журналист с огромным опытом работы в этой древнейшей продажной профессии. А насчет переучиваться, так это никогда не поздно. Еще твой некогда самый любимый классик поговаривал, что надо учиться, учиться и еще раз учиться.

— Что с вами, придурками, говорить, вы же ничего не понимаете в жизни. Один раз живем! И надо прожить ее так, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы. — Леонид допил коньяк и поднялся. — Ладно, я пошел, у меня через час съемка на телевидении. Пока, юродивые.