…Я вскакиваю с постели, не успев проснуться. Осознаю себя посреди комнаты. Стою, пронзённая ужасом, точно иглой, и пронзительно кричу… Крик разрывает мне горло и все мои внутренности…
Как в страшном кино: вижу разбитое окно… вижу конец стремянки, дико торчащий прямо в окно… вижу свою кровать, засыпанную осколками оконного стекла… в кровати барахтается толстая тётка в комбинезоне, заляпанном извёсткой…
Тётка неуклюже и тяжело встаёт с моей кровати и, что-то бормоча, направляется ко мне… я чуть не теряю сознание от ужаса…
В эту минуту в комнату вбегает бабушка. «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?!! – кричит она страшным голосом. – ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?!!»
И тут крик мой точно выключили. Я пытаюсь что-то сказать бабушке – и не могу. Открываю рот, шевелю губами… А ГОЛОСА – НЕТ.
* * *
Я молчала долго. Может, неделю. Может, две. Не помню…
Но помню свою внутреннюю оцепенелость. Свой панический страх: что вот, открою сейчас рот – А ГОЛОСА НЕТ!
Помню чувство вины. Мне так жалко было маму и бабушку! Они всё время плакали из-за меня, из-за того, что я разучилась говорить. Они просили меня сказать хотя бы словечко – но я молчала.
Бабушка причитала:
– А ведь ещё зимой, на ёлке в детсаду, наша девочка так прекрасно читала стихи! Люди говорили: будет артисткой. И надо ж такому несчастью случиться!…
Бабушка проклинает тётку-штукатура, которая так неудачно поставила свою стремянку, прямо над моим окном, а стремянка взяла и поехала… – и разбила окно – и тётка с горой осколков ввалилась в окно – и прямо на меня…
– Господи, это ж надо было такому случиться! – плачет мама и пьёт валерьянку.
На меня приходит посмотреть соседка тётя Валя, качает головой, вздыхает, пытается утешить маму и бабушку, говорит:
– Не переживайте так сильно, не заостряйте на этом внимания, она успокоится – и заговорит…
* * *
Тётя Валя оказалась права. Через какое-то время, мало-помалу, я опять стала говорить.
Но говорить было трудно, я то и дело запиналась, порой, не договорив фразу, бросала её посередине… Так меня это утомляло. Как таскание кирпичей на стройке.
А главное – во мне засел СТРАХ. И я никак не могла от него избавиться. Я не знала, как мне от него избавиться. Как будто во мне поселился кто-то посторонний, кого я никак не могла выгнать, с кем не могла справиться. И теперь он, а не я, был хозяином моего голоса.
Порой страх сжимал моё горло так сильно, что я не могла выдавить из себя ни слова. Хотела – но не могла.
КАК Я ХОДИЛА ЗА МОЛОКОМ
Бабушка хочет помочь мне победить страх речи. Для этого она стала посылать меня в магазин. Мне пять лет, и я хожу самостоятельно в магазин за два квартала.
Хорошо, когда бабушка даёт деньги без сдачи и просит купить что-то одно. Тогда в магазине можно почти ничего не говорить. Когда протягиваешь кассирше деньги без сдачи, то говоришь: «На все». А если молчишь, то она и без слов понимает, что чек нужно пробить «на все». И получаешь чек. А потом идёшь в хлебный отдел – и покупаешь свой кирпичик серого хлеба. Ничего, кроме этих кирпичиков, в хлебном отделе нет. Так что уточнять совершенно нечего.
Но совсем другое дело – если денег у меня больше, чем нужно. И следует принести бабушке сдачу. Это плохо. Это значит, что я должна буду ЧТО-ТО СКАЗАТЬ кассирше. А сказать – СТРАШНО! Пока стою в очереди в кассу, вся взмокну от страха, руки и ноги дрожат…
* * *
Сегодня мне нужно купить литр молока. В руках трёхлитровый белый бидончик, а в руках – большая сумма денег одной бумажкой. У бабушки не оказалось мелких денег. «Не забудь взять сдачу», – сказала она мне на прощанье.
И вот, подходит моя очередь, я протягиваю кассирше свою большую деньгу и… НИЧЕГО НЕ МОГУ СКАЗАТЬ! Горло сковал спазм страха. Язык точно парализован. Рот забит молчанием, точно кляпом…
– Что тебе, девочка? – нетерпеливо спрашивает кассирша.
Я молчу.
– Забыла, что ли?
Я отрицательно мотаю головой: нет, не забыла.
– Тогда говори поскорее! Видишь, вся очередь тебя ждёт.
Я молчу. Кто-то за моей спиной уже ворчит недовольно: «Вот, посылают в магазин мелюзгу! А она ещё ничего не соображает…»
И тут кассиршу осеняет:
– Девочка, тебе, наверно, пробить «на все»?…
Я киваю: да, мол, «на все».
Мне легче кивнуть утвердительно, чем выдавить из себя хотя бы слово. Хотя я и понимаю, что совершаю большую глупость. Но мне хочется поскорее отойти от кассы.
Кассирша пробивает «на все», и я со своим чеком иду в молочный отдел. Там продавщица берёт мой чек и изумлённо смотрит на меня.
– Девочка, тебе молока НА ВСЕ?!
Я опять киваю: да, мол, «на все».
– Но в твой бидон всё молоко не поместится.
Она наливает мне молока до верху и говорит:
– Кто тебя прислал в магазин?
– Бабушка.
– Скажи бабушке, чтобы она пришла в магазин и принесла ещё посуду.
Я иду домой, таща тяжёлый бидон.
Бабушка изумляется:
– А зачем ты полный-то притащила? Я же тебе только один литр велела купить.
– Я ещё не всё молоко принесла. Продавщица просила принести побольше посуды.
– ЧТО???
– Ну… я «на все» купила.
Бабушка всплёскивает ладонями:
– Ты что ж, забыла, сколько я тебе велела купить?
– Нет. Не забыла.
– Тогда почему ты пробила чек «на все»?
– Я не могла.
– Что не могла?
– Сказать.
– Что не могла сказать?
– «Литр молока». Очень трудно. Длинно…
– Но ведь сейчас можешь.
– Сейчас могу.
– А тогда почему не могла?
– Боялась.
– Чего боялась?
– Сказать.
– Горе моё луковое!… – вздыхает бабушка.
Она берёт два трёхлитровых стеклянных бутыля, и мы отправляемся с ней в магазин.
– Вот моя бабушка, – говорю я продавщице.
Не понимаю, почему нельзя было перебить чек и вернуть бабушке деньги? Почему-то всё было очень жёстко в те времена: «пробили – берите!» Или бабушка была такая робкая? Почему она не отказалась от этого молока и не попросила вернуть нам деньги? Бабушка на войне была смелая, а в мирной жизни – не очень…
Так что мы с ней ещё дважды ходили за тем молоком. Бабушка даже у тёти Вали попросила несколько бутылей на прокат.
…Когда мама с папой пришли с работы, они прямо обалдели: повсюду в их комнате – на столе, на подоконниках – стояли бутыли с молоком!
– Что это значит? – спросила мама испуганно.
И бабушка рассказала нашу молочную эпопею. Тут на папу напал смех, у него прямо слёзы текли от смеха. Вслед за ним и мама начала смеяться, и бабушка, и я…
Холодильников в ту пору не было, так что вскоре наше молоко превратилось в простоквашу. И мы долго ею питались и угощали ею соседей…
* * *
Уж если брать – так НА ВСЕ! Чего там мелочиться?…
Я, конечно, не молоко сейчас имею в виду – а саму жизнь. Её печаль. Её радость. У меня этого всегда было много, предостаточно, я беру полной мерой…
По-другому не умею.
Мне легче взять полной мерой, чем отмеривать и взвешивать, рассчитывать и просчитывать… Нет уж, давайте мне на все!
На все годы. На все дни… Пусть будет переизбыток, пусть льётся через край… – печаль, радость…
И пусть не оскудевает рука Дающего…
ПРО СТАКАНЧИК МАСЛА
Отец Володи и Анатолия, дядя Вася, всегда на праздники получает продуктовый паёк. Потому что дядя Вася – военный. Военным положены пайки. Потому что они, военные, – защитники Родины и должны хорошо питаться, чтобы в случае чего (не дай Бог, конечно!) хорошо нас защищать. Так объяснила бабушка.
