Я бросаю взгляд в зеркало. И правда, монашка показывает мне средний палец.

— Такое нечасто увидишь, — говорит Тоби.

Да уж. Я снова гляжу назад. «Линкольн» по-прежнему едет за нами, метрах в двадцати. Теперь я могу различить номер машины: С5К-885.

— Запиши номер, — прошу я Тоби. — С5К-885.

— Хорошо, — отвечает он, но медлит. — Слушай… А у тебя ручка есть?

Я мотаю головой. Не ребенок, а сплошное разочарование. Я нагибаюсь к бардачку и локтем задеваю его ногу.

— Ай, больно.

— Может, уберешь ногу?

— Не могу.

Я открываю бардачок, достаю оттуда ручку и протягиваю ему.

— С5К-885, — напоминаю я ему.

— Ага, погоди секунду. Да, сейчас…

— С5К-885, — повторяю я.

— Какой номер?

— С5К-885.

— Не так быстро.

— С… 5… К…

— Папа, осторожно!

Я бью по тормозам. Впереди меня — непонятно откуда взявшийся светофор, на котором, как ни странно, горит красный. Между мной и светофором — четыре послушно остановившиеся машины.

Визг шин, и мою «хонду» заносит. Я теряю управление. Пытаюсь вывернуть руль влево, в сторону заноса, как и учили.

Кто придумал выворачивать руль в сторону заноса? Надо будет найти этого человека и серьезно с ним поговорить. Машина дергается, и нас выносит прямо в бетонную стену, разделяющую проезжие части. Мы впечатываемся в нее, и я чувствую, как натягивается ремень безопасности, сдавливая мне грудь.

И даже сейчас я думаю о Тоби. Я даже слышал свои слова — хотя это невозможно, все произошло меньше, чем за секунду, — «Господи, только бы он был пристегнут. Тоби, пожалуйста, хоть раз в жизни сделай все правильно».

Со звуком пистолетного выстрела срабатывает подушка безопасности. Она бьет меня по лицу, как обиженная женщина. Затем подушка сдувается и повисает на руле стыдливым напоминанием о былой страсти.

Машину развернуло и отбросило на середину шоссе. «Линкольн», мигнув поворотником, перестраивается в правый ряд и уезжает.

Затем я замечаю монашку в «вольво». Она едет прямо на нас. Заметив меня, она бьет по тормозам. И опять раздается визг шин. Она оттормаживается, вцепившись в руль, не поворачивая его ни на миллиметр. Зубы у женщины сжаты — не разжать, наверное, и клещами.

«Вольво» останавливается, слегка ударившись в нас. Я слышу, как осколки фар падают на асфальт. С монашкой все в порядке. Скорее всего, в порядке, потому что она клянет меня на чем свет стоит, хотя слова и не долетают до меня сквозь стекла.

Я медленно оборачиваюсь, ужасаясь тому, что могу сейчас увидеть: его мертвое тело, сломанную шею, струйку крови из уголка рта или вообще ничего, если он вылетел из машины и теперь лежит на асфальте в пятнадцати метрах отсюда.

Обернувшись, я вижу Тоби. Он улыбается и держит ручку около уха, словно ждет, пока тут все уляжется и он сможет записать номер машины — тот самый, который я ему три раза повторил.

— Господи, пап, ты убить меня хочешь?

— Я спасти тебя хочу, — смеюсь я, хотя, надо признать, обстоятельства свидетельствуют об обратном.

Вскоре приезжает местный полицейский и записывает наши показания. Он делает фотографии места происшествия.

Я не стал упоминать про черный «линкольн» и не пытался оправдаться. Я сказал полицейскому правду: я рылся в бардачке вместо того, чтобы смотреть на дорогу. Я не стал ему рассказывать, что виноват во всем только мой сын, хотя именно так я на самом деле считаю.

Полицейский проверяет меня на алкоголь и отпускает. После аварии не прошло и получаса, а мы уже садимся в такси, чтобы вернуться домой. Мы отъезжаем, и я гляжу, как мою «хонду» со смятой в гармошку крышей цепляет эвакуатор и увозит в автосервис. Прощай, «хонда».

Такси довозит нас до Пало-Альто и высаживает у дома. Мой восьмидесятилетний хозяин, мистер Грильо, поджидает нас на дорожке. Интересно, откуда он знает, когда я вернусь домой? Или он часами стоит здесь в ожидании? Неужели в его возрасте мне суждено часами стоять на дорожке и ждать чьего-то возвращения? Да и будет ли кто-нибудь ко мне возвращаться?

— Кип, мне нужна твоя помощь, — говорит он.

— Конечно, мистер Грильо. А вы уже знакомы с моим сыном, Тоби?

— Нет, моего внука сейчас нет, — отвечает мистер Грильо на какой-то другой вопрос.

— Хорошо, мистер Грильо.

Я обещаю Тоби скоро вернуться и бросаю ему ключи. Они со звоном падают сыну в ладонь.

Мы с мистером Грильо идем на второй этаж. У двери его квартиры мы останавливаемся. Он долго ищет нужный ключ и наконец находит.

Я словно оказываюсь в музее, на выставке, посвященной интерьерам пятидесятых годов: диван, обитый тонким сукном оливкового цвета, коричневатый ковер цвета изношенных ботинок, а еще кухня будущего (тогда символом будущего считались кофейники с фильтром и электрические плиты).

— Присаживайся, — показывает хозяин на диван. — Хочешь коктейль?

Я был в квартире мистера Грильо ровно пять раз, и каждый раз он предлагал мне коктейль. Я оглядываюсь. На книжных полках, на телевизоре, на кухонном столе — да везде — стоят фотографии давно уже умершей жены мистера Грильо и его самого — молодого, успешного, процветающего, счастливого, полного сил, готового покорить весь мир. Я представляю, как сорок лет назад в этой самой квартире они с женой развлекали гостей, угощали их коктейлями, а те толпились в гостиной и на балконе. Как здесь раздавались взрывы смеха, как мужчины отпускали неприличные шутки, а женщины болтали без умолку. Наверное, и дети здесь были. Они носились по квартире, то и дело натыкаясь на коленки взрослых. Иногда их ловили, чтобы поцеловать или сфотографировать.

Я гляжу на мистера Грильо. Передо мной сухонький старичок — тело его скукожилось, волосы поседели, лицо истончилось, зубы пожелтели, а местами даже почернели. Его жена умерла двадцать лет назад. Его дочь умерла совсем недавно. Он одинок. Его мир сжался до размеров этой квартиры и пяти метров бетонной дорожки около дома.

В каком возрасте это происходит? В каком возрасте тот мир, которым ты привык повелевать, сужается до замочной скважины? Это происходит внезапно? Однажды утром ты просыпаешься и понимаешь, что все кончено и тебя больше ничего не связывает с этим миром? Или же это происходит постепенно и ты медленно погружаешься в темноту? Мистер Грильо постепенно выживал из ума, и раньше я жалел его. Теперь я задумываюсь: а может, это на самом деле благо?

А чем я лучше? Я бывший аферист. Мне сорок восемь лет, меня бросила жена. Еще три недели назад я почти не разговаривал со своим сыном. Спал я один. И умру я точно в одиночестве. Быть может, это закон такой? Пока ты пытаешься исправить свои ошибки, пока стараешься наладить свою жизнь, она попросту кончается.

— Да. Пожалуй, я попробую ваш коктейль, — говорю я мистеру Грильо.

Его коктейль «Хайбол» — это виски, лед и имбирный эль в высоком бокале. Я не считаю себя профаном в области алкоголя, но на этот раз вынужден сознаться: мне стыдно, но я и понятия не имел, что такое «Хайбол». И не думал, что он может оказаться таким вкусным. Но, с другой стороны, откуда мне было знать? Ведь я сейчас пью коктейль, который в Северной Америке не делают с 1962 года.

Мистер Грильо садится рядом со мной на диван. Искушая меня, виски и эль он оставляет открытыми на самом виду.

— Кип, мне нужна твоя помощь, — говорит он.

— Чем я могу вам помочь, мистер Грильо? — спрашиваю я, потягивая коктейль.

— Надо разобраться со счетами, — объясняет он, показывая на буфет, на котором лежат кипа бумаг и чековая книжка. — Ты же поможешь мне, правда?

— Вы уверены? Вы хотите доверить мне оплату счетов?

Он хихикает в ответ. Возможно, это значит «да». Возможно, он не расслышал вопроса.

Я встаю с дивана и допиваю коктейль. Потряхивая лед в бокале, я подхожу к буфету и проглядываю бумаги. Тут счета месяца за три: кабельное телевидение, электричество, телефон, вода. На свежих конвертах стоит угрожающий штамп «Последнее извещение».