Ворота были построены на частные средства. Они обошлись, кроме гранитного цоколя и фундамента, за одну металлическую работу и материал в семьсот восемьдесят четыре тысячи четыреста тринадцать рублей.

По случаю сооружения этих ворот выбита была большая медаль, с искусством сочиненная и отлично вычеканенная.

Кончалась зима. Федотов скучал в караульном помещении у новых Триумфальных ворот, медь которых время еще не тронуло зеленью. Павел Андреевич сидел в тесном, подпоясанном мундире и писал:

«Счастлив тот, кто может довольствоваться своим положением, кто может всюду находить поэзию, ожемчуживать равно и слезу горести и слезу радости. Горькая мысль из уст его сладка кажется, сладкая ж — восхитительна. Я завидую этой способности. Я завидую всегда, но теперь эта зависть имеет место еще более. Я стою на карауле, что может быть неприятнее, и стараюсь развлечься тем, что происходит вокруг меня интересного. Вы помните Триумфальные ворота в Петербурге, сооруженные в честь гвардии Александра? Это мой пост. Колоссальное здание бронзовое, со славами, богатырями, ворота, каких не бывало и в царстве титанов. Вокруг милая, унылая, северная природа, живописно убранная рукой человека и приодетая природою в зимние узоры. Пролегает путь людей чужих и идей моих, уплывает вдаль и сливается с туманным, желто-розовым восходом.

Тянутся обозы, чухны в глупых ушастых шапках, с вечно усталыми, полусонными и, кроме глупости, ничего более не выражающими рожами, мелькают запряженные в маленькие санки румяные молочницы, изредка, вздымая пыль столбом, пролетит пышная и атласная коляска богача.

Далеко от города тихо, молчаливо, лишь изредка валдайские пташечки [колокольчики], которым все равно, что и весна, что и зима, потягивают свою ребяческую песенку. Дорожные, которые укутанные, мало отличаются от кулей в обозах; вот пища для живописи. Бессмертный Гогарт, воскресни с твоей кистью! Вот тебе пища. Какая смесь одежд и лиц, наречий, сословий, что за костюмы! Введите каждого в лучший маскарад, прикажите для эффекта каждому так же отряхнуться (как в луже воробьи), как отряхиваются от морозной пыли они, выходя из саней, прописаться на заставе, надвиньте на них шапки те же и так же попросите таковую чету медвежьими лапками проплясать казачка, то, уверяю вас, не брильянты, не любезности…

Дорожные обратили на себя приятное внимание. (Вот это одно из лучших холодных блюд — пища живописи. Все это беспрестанно перед моими глазами.) А загляните в их сердца, прислушайтесь к их биению, и вы найдете всевозможные и невозможные номера по метроному. Едет купец, уязвленный золотой стрелой корыстолюбия, едет бессребреник, бескорыстный [поэт-любовник]; едет эффектный гвардеец из отпуска; едут юные дети определиться кто в корпус, в будущие Ахилесы или повесы, кто в Смольный доказать, что и в нашем климате могут расти розы, едут, не боясь нашего мороза, родители их, пожилые и старые, согретые любовью к детям своим; едут оскорбленные надежды без порядочной одежды; едет охотник травить зайца, едут блонды на травлю роскоши… едет слава на воротах, едет и мое почтение к стопам вашим…»

Слава русской армии, слава Кутузова, ехала на воротах.

Стоит город русской военной славы — Петербург. Город Петра, Ломоносова, Пушкина, Гоголя.

В недремлющем карауле подпоясанный молодой офицер проверяет подорожные, а потом пишет маленькие картины акварелью на бумаге, рисует, повторяя, исправляя.

Читает книгу Павлова «Основы физики». Учится философии.

А Слава едет над воротами титанов, едет навстречу труду художника.

Картина Брюллова привела художника Федотова к копированию антиков и к сюжетной сложности. Он много раз смотрел на картину и пытался разгадать ее построение.

Но художник любил сегодняшний день и, выйдя тогда за Пушкиным на набережную Невы, смотрел вслед поэту и одновременно видел тяжело груженные сани, едущие с товарами от кораблей, быстро едущие кареты и озабоченных людей.

Федотов думал:

А если сделать картину об этом мире, его перерассказать… осветить его новым светом и сделать злобу его дня предметом завязки и развязки — и все это в маленькой картине, предназначенной для долгого рассматривания? Брюллов в своей огромной картине должен был выдвигать фигуры на первый план, для того чтобы задержать внимание зрителя, а если связать изображение иронией, если вскрыть в живописи взаимоотношения людей? Академия все время дает программой или мифы, или историю; а если взять обыденную жизнь?.. Обо всем этом надо попытаться спросить Брюллова, когда он приедет…

Пока Федотов работал.

Лучше рисовать товарищей, которые не обижаются, рисовать карикатуры, похожие и необидные, рисовать портреты; если они окажутся слишком похожи, то можно сказать, что и это карикатура.

Федотов рисовал офицеров, занимающихся строем, храбро проигрывающих и робко берущих у казначея жалованье вперед.

Федотов ходил в Академию художеств, получал за свои рисунки невысокие отметки, смотрел на рисунки мастеров. Вот аллегоричный карандашный рисунок Егорова[7], изображающей петербургское наводнение в 1824 году. Борей[8], олицетворенный мужчиной с надутыми щеками, дует на Неву, рядом Тритон[9] извергает воду; вода поднялась в какой-то фантастической местности, похожей на Стрелку; перед Биржей Томона[10] сидит женщина с трезубцем; купидоны спасают друг друга; вдалеке стоит церковь как будто работы Стасова — пятиглавая, но классическая.

Каждую осень на Галерную гавань приходит гонимое ветром море. Нева бросается на город, и гавань всплывает. Петербург знает, что такое наводнение…

Почему искусство почти всегда изображает гибель?

Почему Бруни [11] рисует потоп и евреев, погибающих от змей, а Брюллов изображает гибель Рима, гибель Помпеи и хочет изобразить гибель Пскова?

Почему так много распятий?

Но надо торопиться на караул.

На карауле Федотов играл на флейте, сочинял стихи и располагал по порядку краски. Он любил краски, любил вещи, красное дерево, стекло, свет свечи, Неву и красные занавески в дальнем доме около Сенатской площади, отраженные в Неве, и белые ночи, когда в Петербурге все теряло тень, когда памятники и здания освещены солнцем из-за горизонта.

Искусством Брюллова Федотов восхищался, но он не хотел бежать из города, в котором жил, так, как бежали люди из гибнущей Помпеи. Он видел город вокруг себя прекрасным. Любил заглядывать в окна, разговаривать с людьми, останавливаться на перекрестках, смотреть на разнообразие жизни.

Федотов знал, что бедствия обыкновенно не выглядят так красиво, что даже при гибели Помпеи, которую так живописно изобразил Брюллов, на самом деле люди бежали, привязав к голове подушки, чтобы защитить себя от падающих камней, воздух был весь полон пепла.

При наводнении в Петербурге волны несли грязь и мусор.

Но людям нравилась великолепная живопись Брюллова, и они восхищались художником. В журналах писали о том, как он едет через Средиземное море, упоминали о том, что корабль, на котором плыл Брюллов, долго стоял, задерживаемый ветром, но русский капитан использовал течение Босфора и вошел в пролив.

Брюллов возвращался в славе.

В академии в это время не было имени более любимого, хотя уже начинали говорить о любопытных картинах, сделанных в Италии художником Александром Ивановым, сыном старого академического учителя Брюллова.