Папийон поет на мотив «К храму Гименея»:

Творчество Адольфа вызвало «благосклонное упоминание». Руссо же не написал ни слова, один он не привык работать, идеи приходят к нему только в коллективе и чаще всего при наличии стакана в руке. Итак, они условились о следующих сеансах, чтобы закончить водевиль. Однако роль Руссо не следует преуменьшать. «Под пером нашего соавтора, более опытного, чем мы, фразы округлялись, куплеты оттачивались, то там, то здесь в диалоге вспыхивали искорки, и по истечении восьми дней произведение было закончено»[35].

Адольф и Руссо идут читать пьесу в театр «Жимназ». С бьющимся сердцем Александр ожидает их возвращения в канцелярии, меньше всего думая о работе. В три часа отворяется дверь и появляются две печальные фигуры: «Любовь и охота» отвергнуты без голосования». Особенно директор театра Пуарсон был шокирован куплетом Александра и его шуткой насчет кролика. Видя Александра в таком отчаянии, Лассань, добрый Отец-основоположник, предлагает ему написать пьесу вместе с ним, но только в строжайшей тайне, поскольку начальство могло неправильно понять служащих герцога Орлеанского, скомпрометировавших себя театральной деятельностью.

Новая встреча авторской группы, настроение ужасное. «Нет ничего печальней в мире, чем встреча отвергнутых авторов». Однако у Руссо есть в резерве театр «Амбигю-Комик», где готовы выслушать пьесу. Та же сцена, Александр в своей канцелярии беспрерывно поглядывает на дверь, наконец, она открывается и появляются две смеющиеся физиономии:

«— Взяли? — вскричал я.

— Без голосования, мой милый, — ответил Руссо.

— А скандальный куплет про кролика?

— Его бисировали!»

Александр тут же наводит справки об авторских правах. Двенадцать франков с каждого представления, плюс шесть бесплатных мест в зале, если считать по двадцать су место, то делим на три, всего получается шесть франков в день, то есть в полтора раза больше, чем его жалованье переписчика, в устном счете Александру нет равных. Как мы видим, школьный учитель Обле был не таким уж плохим педагогом. Плохо только то, что деньги можно получить лишь через несколько месяцев. Руссо советует обратиться к Порше, бывшему цирюльнику, а ныне профессиональному клакеру, который дает авторам аванс под их бесплатные билеты, взимая, разумеется, определенный процент в свою пользу, но беря на себя риск заплатить из собственного кармана, если пьеса провалится.

Александр знакомится с Порше и делится с ним своими скромными амбициями: через год — через два начать писать без соавторов и для Комеди-Франсез. Порше дает ему пятьдесят франков. «Немного в жизни было у меня столь сладостных моментов, как соприкосновение с этими первыми деньгами, заработанными моим пером; до этого я зарабатывал лишь почерком».

Написанная «в сообществе с г-ми Руссо и де Лёвеном «Любовь и охота» была с большим успехом представлена 22 сентября 1825 года. Александра в афише нет: «На самом деле я хотел обнародовать свое имя только в соединении со значительным произведением». Оно, конечно, так, однако, когда Дювернуа издал пьесу, там фигурировали все три имени, хотя два — под легкой вуалью: Руссо, Адольф и Дави. То есть Адольф отказался от фамилии, а Александр вырядился частично в вещички своего дедушки-маркизика. Дело в том, что между делом сын графа-бонапартиста Лёвена тоже поступил на службу к герцогу Орлеанскому, и, так же, как Александра, Лассань предупредил его о необходимости быть как можно скромней в своих театральных предприятиях.

Герцог ничего не имеет против того, чтобы один из заместителей заведующего канцелярией, влиятельный журналист, писал бы и подписывал водевили, но он абсолютно нетерпим по отношению к мелким служащим. Округлять свои доходы они могут различными способами: «Одни женились на белошвейках с лавочками в придачу; другие принимали участие в мастерских по изготовлению шляпок; были, наконец, и такие, кто держал в Латинском квартале дешевые ресторанчики и кто ровно в пять сменял герцогское перо на салфетку трактирщика». Ни одна из этих работенок не роняет «величия принца», одна лишь литература, будь она маленькая или большая, задевает его, если она не у него на службе.

Поэтому над новым водевилем «Свадьба и погребение» Лассань и Александр в принципе работают под секретом. Третьим соавтором они взяли себе Вюльпена. Сюжет Александр позаимствовал из любимых сказок своего детства — «Тысячи и одной ночи». «Неутомимый путешественник Синдбад приезжает в страну, где жен хоронят вместе с мужьями, а мужей вместе с женами. По неосторожности он женится; жена умирает, и его чуть было не зарывают вместе с ней». Метод работы тот же, что и в «Любви и охоте», — вино и в меньшей степени крепкие напитки. План обсуждают вместе, работу делят на троих, и каждый приносит свою часть. Вюльпен оказывается более сознательным, чем Руссо, они сплачиваются. «Лассань берет на себя навести глянец на готовое произведение».

То ли у Александра слишком длинный язык, то ли голос слишком громкий, но однажды утром он увидел Лассаня совершенно убитым: только что Удар прочел ему нотацию и запретил заражать литературным вирусом одного из своих низших исполнителей. Александр хмурит брови, первая пьеса принесла ему около трехсот франков, и он надеялся учетверить эту сумму при помощи второй. Ни слова не сказав никому из персонала, он идет прямо к Удару защищать свои права. Начинает с жалобы на слишком скромную плату за его труды, недостаточную, чтобы прокормить трех человек (поскольку сын его целиком на содержании у Лауры, очевидно, под третьим лицом подразумевается кот Мизуф), и во всеуслышание заявляет о своем праве на творчество, разумеется, в нерабочее время.

Удар насмешничает: разве «Любовь и охоту» можно считать литературой? Конечно же, нет, Александр объективен, но разве лучше переписывать чужие пьесы «в среднем по четыре франка за акт», как делал он для Теолона? И потом в этом доме, с горечью констатирует Александр, для разных людей, как видно, разные правила, в зависимости от того, зовут ли их Дюма или Лёвен, так как Лёвену никаких упреков предъявлено не было. Удар не замечает этой погрешности против товарищества, он должен лишь передать приказ г-на де Броваля, но неистовый защитник своих прав продолжает жестикулировать, и Удар спрашивает:

«— Стало быть, вы настаиваете на ваших занятиях литературой?

— Да, сударь, и по призванию, и по необходимости я этого желаю.

— Так занимайтесь ею так, как Казимир Делавинь, и тогда никто не станет вас ругать.

— Сударь, — ответствовал я, — я не достиг еще возраста Казимира Делавиня, получившего приз за поэзию в 1811 году, я не получил того воспитания, которое получил г-н Казимир Делавинь в одном из лучших коллежей Парижа. Увы, мне всего лишь двадцать два [год он сбавил], своим воспитанием каждый день занимаюсь я сам, возможно, в ущерб здоровью, поскольку все, чему я учусь, а учусь я множеству вещей, клянусь вам, я постигаю в часы, когда другие спят или развлекаются. Да, в настоящий момент я не могу делать того, что делает г-н Казимир Делавинь. Но в конце концов послушайте, что я вам скажу, г-н Удар, и то, что я вам скажу, покажется вам весьма странным: если в будущем я сочту, что не сумел сделать совершенно иного, чем г-н Делавинь, тогда, сударь, я превзойду ваши и господина де Броваля желания и в тот же миг дам вам священную клятву, торжественное обещание никогда больше не заниматься литературой.