Другому проекту повезло куда больше. Бернстайна и Роббинса давно увлекала идея создать современный вариант «Ромео и Джульетты», и в 1955 году дело сдвинулось с места; Артур Лорентс написал либретто, а молодой Стивен Сондхайм — тексты песен. Музыка Бернстайна изобиловала новаторскими трансформациями и адаптациями как традиционного стиля, так и модернизма. Главная тема Пятого концерта Бетховена («Император») преобразовалась в песню о любви «Где-то там», а песня «Круто» содержит двенадцатитоновые серии Шёнберга в виде фуги, написанной в стиле бибоп. После премьеры «Вестсайдской истории» 26 сентября 1957 года ее сыграли на бродвейской сцене еще 732 раза.

Благодаря «Вестсайдской истории» известность Бернстайна достигла немыслимых высот. И сразу после сногсшибательной премьеры мюзикла Бернстайн получил предложение, которого он так долго ждал: пост главного дирижера Нью-йоркского филармонического оркестра.

Нью-йоркский филармонический оркестр и до Бернстайна был одним из самых знаменитых музыкальных коллективов в мире, но с новым дирижером престиж оркестра стал еще выше. Бернстайн пропагандировал американскую музыку, в том числе Айвза, Гершвина и Копленда, и записал восемь из девяти симфоний Густава Малера[74]. Кроме того, он вернулся к сочинению серьезной музыки. В 1963 году Бернстайн написал Симфонию № 3 «Каддиш», посвятив ее президенту Кеннеди, погибшему в том же году в Далласе. «Чичестерские псалмы», содержащие три библейских псалма на иврите, были впервые исполнены в мае 1965 года: простая и прекрасная музыка «Псалмов» остается, пожалуй, самым популярным оркестровым произведением Бернстайна. Он руководил Нью-йоркским филармоническим оркестром десять незабываемых лет.

Однако тревог композитору хватало; Бернстайн был на пике славы, когда по поверхности его с виду благопристойной личной жизни пошли трещины. Бернстайн не мог держаться подальше от мужчин. Фелиция хранила внешнюю невозмутимость, обставляла семейные квартиры и дома изящной мебелью, украшала интерьеры изысканными букетами цветов и закатывала буйные вечеринки. Но чем дальше, тем чаще вечеринки заканчивались тем, что муж Фелиции оставался на ночь в гостевой спальне с другим мужчиной. Однажды младшая дочь Бернстайна Нина по дороге в школу увидела свежий выпуск нью-йоркской газеты «Дейли ньюс» с кричащим заголовком: «БЕРНСТАЙН РАЗВОДИТСЯ С ЖЕНОЙ!» Созвав пресс- конференцию, Бернстайн объявил: «В жизни неизбежно наступает время, когда человек должен быть таким, каков он есть на самом деле»[75]. В последующие годы он присоединился к движению за права геев и сменил не одного бойфренда.

Отбросив все условности, которые он счел устаревшими, Бернстайн дал себе полную волю. «Месса», написанная в 1971 году по заказу Жаклин Кеннеди Онассис и приуроченная к открытию Оперного театра в вашингтонском Центре Кеннеди, была антивоенной, антиправительственной (президентом США тогда был Ричард Никсон), анти-церковной и в целом, по словам самого Бернстайна, этаким «Да пошли вы все на…!», обращенным к обществу. Хотя заканчивается это произведение гимном во славу мира во всем мире, в одной из сцен «Мессы» священник швыряет на пол освященный хлеб и вино в намеренном акте богохульства. Общественность откликнулась почти единодушно: эта работа — продукт самолюбования автора и его безмерного потакания своим дурным пристрастиям.

И все же Бернстайн оставался самым популярным композитором в мире. 25 декабря 1989 года именно он дирижировал Девятой симфонией Бетховена на торжествах по поводу падения Берлинской стены; это празднество напрямую транслировалось из Восточной Германии в двадцать с лишним стран с аудиторией в 100 миллионов человек.

Летом 1990 года Бернстайн отправился на Тэнглвудский музыкальный фестиваль, куда он ездил почти каждый год на протяжении последних пятидесяти лет. Здоровье его оставляло желать лучшего; от непрерывного курения обострилась астма, и Бернстайну часто требовался кислород. Он взошел на сцену, чтобы дирижировать Седьмой симфонией Бетховена; в первой части он с трудом поднимал руки, а во второй взял чересчур медленный темп. Во время исполнения третьей части на него напал приступ кашля. Однако, собравшись с силами, четвертой частью он продирижировал с лихостью прежнего Бернстайна. Это было его последнее появление на сцене. Из усадьбы Тэнглвуд его отвезли в нью-йоркскую больницу, где он и умер 14 октября.

На момент смерти Бернстайн котировался в профессии довольно низко. Многие критики, биографы и музыканты считали, что он попусту растратил свой талант, размазывая дарованное ему природой слишком тонким слоем; в придачу он слишком любил славу и чрезмерно расстраивался из-за неудач, вместо того чтобы привнести порядок и дисциплину в свою жизнь и творчество. Сегодня с этим мнением согласны далеко не все — как заметил некий нынешний критик, «провалы Бернстайна перевешивают многие другие победы»[76].

Бернстайн не избежал проблем с исполнителями. Однажды, репетируя с одним хором в Вене, дирижер взорвался: «Знаю, у теноров историческая прерогатива на тупость, но вы, сэр, злоупотребляете этой привилегией!»

С израильскими музыкантами Бернстайна связывали особые узы. В 1947 году он начал работать с Израильским филармоническим оркестром, и эти отношения длились до конца жизни композитора. В свое первое посещение только что образовавшейся страны он так описывал необычную атмосферу, в которой ему приходилось дирижировать:

«На утренней репетиции я резко опустил руку, обозначив сильную долю такта. И в этот миг на улице, как по команде, прогремел взрыв. Поднявшись с пола, мы спокойно возобновили работу. За два дня случилось четыре инцидента: из нашего отеля похитили человека, был подорван поезд, взорван полицейский участок и разбомблен военный грузовик. Однако няньки, сидящие с детьми, не откладывают газет, а дети продолжают прыгать через веревочку. Арабский пастух на площади готовится доить козу, и я даю следующую сильную долю такта. Оркестр работает отлично»[77].

Во время второго турне по Израилю в 1948 году Бернстайн выступал с концертами в Иерусалиме, Тель-Авиве и Хайфе, но ему хотелось поехать вглубь страны. Вместе с добровольцами из оркестра он колесил по опасным дорогам и предательским пустыням, добираясь до городов вроде израненной войной Беэр-Шевы, где впервые в истории города с подачи Бернстайна прозвучала симфония, слушателями были по преимуществу солдаты. В Израиле Бернстайна и сейчас считают героем.

У Бернстайна имелся собственный оригинальный ответ на вопрос, почему ему так нелегко живется. Однажды он сказал композитору Неду Рорему: «У нас с тобой одинаковая проблема, Нед, мы хотим, чтобы все на свете нас любили и не вообще, а каждый персонально. Но ведь это невозможно: нельзя же повстречать всех и каждого на свете»[78].

Фамилия Бернстайна доводила людей до истерики: как нужно произносить последний слог — «стин» или «стайн»? Бернстайн и сам колебался с произношением. В молодости он предпочитал «стин», поскольку так его фамилия звучит на идише, но, став руководителем Нью-йоркского филармонического оркестра, переключился на более «немецкую» Бернстайн. Сегодня правильным считается «стайн», а впрочем, называйте как хотите — Бернстайн и сам был глубоко непоследовательным человеком.