Мы никогда не узнаем, правдива ли эта история. Многие предпочитают думать, что смерть Чайковского была трагической случайностью, а вовсе не самоубийством, спровоцированным общественными предрассудками. В любом случае факт остается фактом: этот выдающийся человек умер слишком рано, в возрасте всего пятидесяти трех лет, оставив потомкам прекрасную музыку, которой по-прежнему наслаждается весь мир.

Слухи о гомосексуальности и самоубийстве Чайковского муссировали долгие годы. Когда композитор Владимир Дукельский (1903–1969) заговорил об этом с балетным импресарио Сергеем Дягилевым, последний высказался так: «Бедный Петр Ильич Чайковский, он всегда был на грани самоубийства, он так боялся, что все вокруг узнают о том, что он педераст. А сейчас, если ты композитор и не педераст, лучше сразу пустить себе пулю в лоб».

Первые постановки «Щелкунчика» в основном хвалили, но особым успехом этот балет Чайковского поначалу не пользовался. Более того, рецензии преимущественно были отрицательными. Некий критик написал: «Танцорам в этом спектакле особо делать нечего, художникам просто негде разгуляться, и в целом в том, что касается развития искусства балета в России, это просто шаг назад».

Много лет «Щелкунчика» почти не ставили, но в 1930-е годы балетные труппы заново открыли для себя этот балет. В 1940 году его увидели в США в исполнении «Русского балета Монте-Карло». Однако настоящая популярность пришла к «Щелкунчику», когда на него обратил внимание великий хореограф Джордж Баланчин (1904–1983). В 1954 году для труппы «Нью-Йоркского городского балета» он поставил полную версию этого произведения Чайковского. Прочие американские труппы немедленно подхватили почин Баланчина — на радость публике, и к 1960-м годам в крупных городах США «Щелкунчик» стал частью Рождественского ритуала. На сегодняшний день из всех балетов на свете «Щелкунчик» видело наибольшее количество людей, и часто выручка от этого спектакля составляет более половины ежегодного дохода балетной труппы.

Торжественная увертюра «1812 год» Петра Ильича Чайковского (написанная в честь победы русских над Наполеоном, а вовсе не в память об Американо-английской войне 1812 года, как полагают некоторые граждане США) — одно из самых громких произведений в классическом репертуаре. Кроме привычных флейт, гобоев, труб и тромбонов, в партитуру добавлены пушки. Поэтому увертюру «1812 год» обычно исполняют на свежем воздухе во избежание эксцессов с пиротехникой.

Тем не менее катастрофы случаются. В 1978 году музыканты Ливерпульского филармонического оркестра, собравшиеся исполнить «1812 год», с изумлением обнаружили, что две пушки установлены прямо за медными инструментами, а их стволы нацелены не куда-нибудь в сторону, но прямиком на публику. Дирижер поделился своими опасениями с «огневыми» экспертами, однако те успокоили его: мол, они всегда так делают, и до сих пор никаких проблем не возникало.

Когда жахнула первая пушка и из жерла со страшным ревом вырвалось пламя, оркестранты наполовину оглохли, но стоически продолжали играть, несмотря на то что дирижерский пульт окутали клубы дыма. Когда же раздался второй выстрел, одна из первых скрипок вскочила и с криком убежала со сцены. Тубист свалился со стула на пол, там он и остался лежать в относительной безопасности. Худо-бедно увертюру «1812 год» доиграли до конца. Ошарашенная публика покрылась сажей, а некогда белые платья и рубашки стали грязно-серыми. После концерта пришлось держать за руки рожечника, норовившего прибить пиротехников.

Бедная скрипачка, та, что сбежала со сцены, впоследствии страдала чем-то вроде посттравматического синдрома увертюры «1812 год»; дирекция оркестра выдала ей письменное разрешение впредь не принимать участие в исполнении этого произведения.

8 СЕНТЯБРЯ 1841 — 1 МАЯ 1904

АСТРОЛОГИЧЕСКИЙ ЗНАК: ДЕВА

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: ЧЕХ

МУЗЫКАЛЬНЫЙ СТИЛЬ: РОМАНТИЗМ

ЗНАКОВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ: ВТОРАЯ ЧАСТЬ (LARGO) СИМФОНИИ № 9 МИ МИНОР «ИЗ НОВОГО СВЕТА»

ГДЕ ВЫ МОГЛИ СЛЫШАТЬ ЭТУ МУЗЫКУ: В ФИЛЬМЕ «ПРЯМАЯ И ЯВНАЯ УГРОЗА» (1994)

МУДРЫЕ СЛОВА: «ХОТЯ Я ДОВОЛЬНО НЕПЛОХО ОСВОИЛСЯ В ВЕЛИКОМ МИРЕ МУЗЫКИ, НО Я ОСТАЮСЬ ТЕМ, КЕМ БЫЛ ВСЕГДА, — ПРОСТЫМ ЧЕХОМ, РАБОТАЮЩИМ КОМПОЗИТОРОМ».

По причине особого стечения исторических обстоятельств, географических условий и простого невезения число завоеваний, репрессий, бунтов и революций, выпавших на долю стран Восточной Европы, намного превышает среднестатистическое. Посреди этого хаоса композиторам было трудно создавать национальную музыку, устраивать школы, выращивать музыкантов и продвигать произведения соотечественников. Верно, Шопен всем сердцем любил родную Польшу, а Лист — родную Венгрию, но к польской или венгерской музыке их творчество имеет лишь косвенное отношение, хотя и не по их вине.

Дворжак — иной случай. Будучи по паспорту гражданином Австрийской империи, Дворжак прежде всего считал себя чехом. Он писал музыку для чешского народа — оперы на чешском языке, религиозную музыку для исполнения в чешских церквях, симфонии, основанные на народных песнях.

И, однако, именно Дворжак, поселившись на Манхэттене, сочинил то, что теперь называют американской музыкальной классикой. История любит выкидывать такие коленца.

В 1841 году, когда родился Антонин Дворжак, Богемия входила в состав немецкоязычной Австрии, в связи с чем родной городок Дворжака имел два названия: Нелаго- зевес для его чешских обитателей и Мюльхаузен-ан- дер-Молдау для немецкоговорящих правителей. Отец Дворжака, Франтишек, держал маленькую гостиницу и мясную лавку, которые он унаследовал от отца и деда. Антонин был старшим из восьми детей в семье, и предполагалось, что он тоже станет мясником, — но его увлекала музыка и только музыка. В шестнадцать лет Антонин упросил отца избавить его от мясницкого будущего. Практичный Франтишек настоял на том, чтобы сын получил какую-нибудь музыкальную профессию, и отправил Антонина в Пражскую школу органистов.

Студентом Дворжак не мог позволить себе собственное фортепиано — ему и на еду едва хватало, — поэтому он старался подружиться с более обеспеченными студентами, а затем напрашивался к ним попрактиковаться на инструменте. Такие договоренности не бывали длительными, ведь Дворжак являлся и играл сутки напролет. Аренда квартиры с пианино также заканчивалась скандалом: начинающий композитор мог вскочить среди ночи и часами колотить по клавишам, не заботясь о ночном отдыхе соседей за стенкой.

По окончании Пражской школы органистов Дворжак несколько лет перебивался случайными заработками, пока не получил место скрипача в Провизионном театре, который назывался так не потому, что имел какое-либо отношение к провизии или продовольственным складам, но потому, что это был театр провинции Богемия[24]. В соседнем Национальном театре ставили пьесы и оперы на немецком языке, а во Временном театре делали упор на исконно чешские произведения. Впрочем, репертуар не блистал разнообразием, поскольку выбирать особо было не из чего. До тех пор Чехия произвела на свет только одного выдающегося композитора — Бедржиха Сметану, заложившего основы чешской классической музыки оперой «Проданная невеста».

Дворжак мечтал пойти по стопам Сметаны. Заказать либретто постоянно нуждавшемуся Дворжаку было не по карману, и он работал с тем, что само шло в руки, — то есть с текстами не очень высокого качества. Да и музыка его, откровенно говоря, была не многим лучше: в ту пору Дворжак в основном подражал Вагнеру. Его первая опера — «Альфред» — никогда не увидела сцены. Премьера второй, «Короля и угольщика», состоялась в 1874 году во Временном театре, после чего об этой опере благополучно забыли. Хотя с годами композиции Дворжака становились все интереснее, либретто по-прежнему хромали.