Публика подчинялась диктату Малера, но это еще не значит, что она была довольна. Император Франц Иосиф был среди тех, кого новый оперный режим приводил в замешательство. «Неужели музыка — настолько серьезное дело? — вопрошал он. — Я-то думал, что ее назначение — радовать людей, и только».

Об эксцентричности Малера судачили все кому не лень. Он был на редкость рассеянным, мог помешивать чай зажженной сигаретой и сидеть часами в пустом вагоне поезда, не замечая, что паровоз давно отцепили. А его поведение в обществе удручало. Если уж вы пригласили Малера на званый ужин, то будьте готовы подать ему особые блюда (хлеб из непросеянной муки и яблоки) и запастись терпением. За столом Малер либо жевал в угрюмом молчании, игнорируя всех вокруг, либо вещал не умолкая. Неудивительно, что в гости его звали не часто.

Узнав о романе Альмы с Гропиусом, потрясенный Малер отчаянно нуждался в помощи. В конце концов он договорился о встрече с отцом психоанализа Зигмундом Фрейдом.

Они встретились 26 августа 1910 года в голландском городе Лейдене. На протяжении четырехчасовой прогулки высокочтимый доктор только и разглагольствовал о том, что у матери Малера, Марии, то же самое имя, что и у его жены, окрещенной Альмой Марией. Когда композитор сел на обратный поезд в Австрию, Фрейд с удовлетворением отметил: «Мы с ним многого достигли». Малер, похоже, был менее впечатлен общением с доктором. Он телеграфировал Альме: «Беседа интересная. Слон оказался мухой».

Альма написала обширные воспоминания о своей жизни с Малером, и поначалу ее рассказам безоговорочно доверяли — настолько, что помогли создать фонд, распоряжавшийся стипендией имени Малера. Позднее, однако, биографы обнаружили многочисленные расхождения между воспоминаниями Альмы и реальными обстоятельствами, и в настоящее время исследователи творчества и жизни композитора неизбежно сталкиваются с так называемой «проблемой Альмы».

Возьмем, к примеру, утверждение Альмы о том, что Малер испытывал парализующий «страх перед числом девять»; якобы он вбил себе в голову, что сразу же умрет, стоит ему создать девятую по счету симфонию, как это случилось со многими композиторами до него (см. «Бетховен»). Будто бы Малер так боялся написать девятую симфонию, что не пронумеровал новое произведение и назвал его просто: «Песнь о земле». А затем все-таки решился и сочинил симфонию под номером 9, после чего, конечно же, умер.

Современные биографы сомневаются в правдивости этой истории, резонно замечая, что, если уж Малера так ужасала девятка, ничто не мешало ему назвать произведение, следующее за «Песней о земле», «Десятой симфонией». Однако многие поклонники Малера верят в эту легенду. Шёнберг, например, отзывался о Малере и его Девятой симфонии так: «Сдается, девять — это предел… Сдается, «Десятая» поведала бы нам нечто, о чем мы пока не догадываемся, к чему мы пока не готовы. Все создатели девятых симфоний слишком близко подошли к вечности».

Всегда хмурый, погруженный в себя Малер и жизнерадостный весельчак Рихард Штраус составляли, пожалуй, самую странную пару друзей в истории музыки, и тем не менее они продвигали работы друг друга и ценили друг друга за талант. Это не означает, что их дружба никогда и ничем не омрачалась. Малер часто обижался на воображаемые шпильки и пренебрежение со стороны Штрауса, а тот, в свою очередь, находил угрюмость Малера невыносимой. Но фундаментальное различие между ними крылось в их отношении к музыке. После премьеры оперы Штрауса «Погасшие огни» автор на ужине в честь этого события прикидывал, какой гонорар ему причитается. Малер ужаснулся и позже написал Альме, что «куда лучше жить в бедности, питаться сухой коркой, но следовать своей звезде, нежели вот так продавать душу».

После смерти Малера Штраус признавался, что никогда толком не понимал музыку своего друга Густава и особенно веру Малера в искупление, которое дарует ему музыкальное творчество. «Ума не приложу, что я должен искупать», — жаловался Штраус.

22 АВГУСТА 1862 — 25 МАРТА 1918

АСТРОЛОГИЧЕСКИЙ ЗНАК: ЛЕВ

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: ФРАНЦУЗ

МУЗЫКАЛЬНЫЙ СТИЛЬ: ИМПРЕССИОНИЗМ

ЗНАКОВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ: «ЛУННЫЙ СВЕТ» (3-Я ЧАСТЬ «БЕРГАМАССКОЙ СЮИТЫ», 1890–1905)

ГДЕ ВЫ МОГЛИ СЛЫШАТЬ ЭТУ МУЗЫКУ: В ФИНАЛЕ «ОДИННАДЦАТИ ДРУЗЕЙ ОУШЕНА (2001), КОГДА КОМПАНИЯ МОШЕННИКОВ ЛЮБУЕТСЯ В ЛАС-ВЕГАСЕ — ПОЮЩИМИ ФОНТАНАМИ» ПЕРЕД КАЗИНО «БЕПЛАДЖИО».

МУДРЫЕ СЛОВА: «ХУДОЖНИК, КАК ПРАВИЛО, — НЕПРИЯТНЫЙ. ЗАМКНУТЫЙ ТИП И ЧАСТО УЖАСНЫЙ МУЖ».

Бывают времена, когда различные виды искусства — музыка, литература, архитектура, живопись — выстраиваются одним мощным фронтом. Веселое обаяние английской музыки эпохи Возрождения определенно созвучно шекспировским комедиям. Чистота линий и возвышенность неоклассической архитектуры находит музыкальное выражение в симфониях Моцарта. Расколотые поверхности кубиста Пикассо визуально отражают пронзительные звуки модерниста Стравинского.

Вот почему от морских пейзажей Клода Моне и «Моря» Клода Дебюсси у нас остается впечатление чего-то мерцающего, искрящегося. Собственно, эти импрессионистические произведения и создавались с одинаковыми побуждениями.

Правда, термин «импрессионизм» Дебюсси не нравился. Он скорее предпочел бы называться символистом, или модернистом, или еще каким «-истом», но обычно не композиторы решают, к какому направлению их причислить. Возможно, оно и к лучшему: когда Дебюсси делал выбор — касалось ли это женщин или денег, — он был не слишком удачлив.

Семья Дебюсси обреталась на обочине респектабельного среднего класса Франции, они то и дело затевали какой-нибудь бизнес (например, открывали посудную лавку) и обычно прогорали. Неустойчивые доходы были причиной того, что в первые пять лет жизни Ашиля-Клода (прозванного в семье Шило) Дебюсси переезжали четыре раза. Тетка Шилб, когда мальчику исполнилось семь лет, отдала его учиться игре на фортепиано, после того как он попытался выдрать струны из ее пианино.

В 1871 году в жизнь семьи грубо вмешалась политика, когда в революционно настроенном Париже к власти пришло правительство Коммуны. Мануэль-Ашиль, отец Клода, вступил в коммунарскую Национальную гвардию, и его произвели в капитаны. В плохо организованной атаке на форт, удерживаемый версальскими войсками, большинство его солдат разбежались, а Мануэль сдался. Когда двумя неделями позже Коммуна рухнула, Мануэлю Дебюсси пришлось туго. Многие его товарищи предстали перед расстрельной командой. Однако власть сочла, что этому незадачливому революционеру достаточно и четырех лет тюрьмы (в итоге он отсидел всего год).

Удача улыбнулась семье Дебюсси, когда знакомый знакомого привел одаренного мальчика Клода к госпоже Мотё де Флёрвиль, даме с замашками аристократки, утверждавшей, что она вдова маркиза де Си ври и бывшая ученица Шопена. На самом деле «маркиз» был шляпником, а госпожа Мотё никогда в глаза не видела Шопена. Но если госпожа Мотё и любила приврать, это не отменяло ее преподавательский талант: она отлично подготовила Дебюсси к поступлению в Парижскую консерваторию.

Родители надеялись, что их сын станет блестящим виртуозом, но в студенческих конкурсах он никогда не поднимался выше четвертого места. На занятиях по композиции Дебюсси изучил правила гармонии и мог запросто сочинить вещицу в традиционном формате, однако душа у него лежала к музыке совсем иного типа. Те сочинения, что ему были дороги, ужасали его преподавателей. Профессор гармонии пробормотал однажды, разбирая упражнение Дебюсси: «Разумеется, это совершенная белиберда, однако весьма искусная». Летом Дебюсси подрабатывал — например, учил музыке дочерей Надежды фон Мекк, благодетельницы Чайковского. Фон Мекк пыталась заинтересовать Чайковского работами молодого француза, но принадлежавшего к старшему поколению Петра Ильича радикальные гармонии Дебюсси только озадачивали.