Литмир - Электронная Библиотека

— И как ты собираешься назвать своего сына? — спросил Брут, чтобы отвлечь Юлия от странных песнопений, доносящихся из комнат царицы. Там совершались таинственные, непонятные ритуалы, а Юлий, пожалуй, ничего этого и не замечал — в таком он был смятении.

Вопрос, казалось, заставил его немного прийти в себя.

— Птолемей Цезарион, — с гордостью произнес Юлий. — В нем соединятся два великих рода.

— И ты покажешь сына на Форуме, — напомнил Брут.

Юлий просиял:

— Непременно. Он чуть-чуть подрастет, и мы поедем в Рим. Сирийский царь пригласил меня в гости, и я отправлюсь вместе с Клеопатрой. Потом на Крит или, быть может, на Кипр, затем в Грецию и, наконец, домой. В Риме будет лето, я приду на Форум и подниму мальчика, чтобы показать его римлянам.

— Если ты намерен основать династию, тебе предстоит серьезная борьба, — пробормотал Брут.

Юлий покачал головой:

— Не теперь. Разве ты не видишь — легионы мне послушны, а в сенат наберем подходящих людей. Понимают это римляне или нет, но империя уже существует. В конце концов, кто может мне противостоять? Помпей был последним.

Брут кивнул; глаза у него потемнели.

Спустя час выбежал Созиген, такой взволнованный, что даже стражники удивились. Он просто сиял — словно в том, что происходило, имелась его личная заслуга.

— У тебя сын, Цезарь, как я и предсказывал. Ты хочешь войти?

Юлий хлопнул старика по плечу, и астролог пошатнулся.

— Покажи мне его!

Брут не пошел за ними, он остался, дабы сообщить радостную весть легионам, собравшимся к рассвету у ворот царского дворца.

Полог у постели подняли, чтобы Клеопатре не было душно. Побледневшая царица выглядела изможденной и как будто удивленной, под глазами легли тени. Молодая рабыня осторожно вытирала испарину с ее лба. Юлий бросился к возлюбленной, не обращая внимания на многочисленных слуг, суетящихся в спальне.

Клеопатра кормила лежащего рядом с ней младенца — мальчика, которого Юлий ждал так долго; упругая грудь почти полностью закрыла крошечное личико.

Юлий присел на ложе и нагнулся к ним, не замечая рабыни, поспешившей исчезнуть. Царица открыла глаза.

— Моя прекрасная повелительница, — ласково шепнул Юлий, улыбаясь ей, — Созиген сказал, что это мальчик.

— Старик совсем загордился, — ответила Клеопатра и слегка вздрогнула — ребенок сильно сжал десны. — У тебя сын, Юлий.

Он осторожно протянул руку и убрал с ее лба прядь волос.

— Я ждал тебя всю жизнь.

Ее глаза наполнились слезами, и царица рассмеялась над собой.

— Я готова плакать от всякой малости, — призналась она и сморщилась, потому что младенец опять сдавил сосок. На секунду малыш его выпустил, но тотчас же жадный ротик снова поймал грудь матери и принялся усердно сосать.

Юлий смотрел на маленькое тельце, укутанное в пеленки. Только что вышедший из материнской утробы младенец был сморщенный и красный. На черных, как у матери, волосах осталось пятнышко крови.

— Он очень сильный, — сказала Клеопатра.

— Если он останется таким безобразным, хорошо хоть будет сильным, — рассмеялся Юлий.

Клеопатра шлепнула его свободной рукой.

— Он красавец, — возразила она, — и это наш сын. Созиген обещает, что он станет великим царем. Более великим, чем ты или я.

Он нежно поцеловал ее, и Клеопатра откинулась назад, опустив веки. Юлий почувствовал, что за спиной кто-то стоит, и, обернувшись, встретил суровый взгляд царской повитухи.

— Что? — спросил он.

Клеопатра вздохнула.

— Они ведь не говорят на твоем языке, Юлий, — не открывая глаз, напомнила она.

Женщина рукой указала Юлию на двери, что-то тихонько бормоча.

— Понятно, — пробормотал он. — Я приду, когда ты отдохнешь.

Он тихонько пожал ей руку и встал. Глядя на свою семью, Юлий мысленно благодарил богов, что дожил до этого дня.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 32

Рим не спал. Посыльные неслись галопом, спеша сообщить новость: Цезарь высадился на побережье и едет домой. Последние недели Марк Антоний трудился не покладая рук и успел закончить все приготовления. Население миллионного города зажигало на стенах лампы, готовясь к праздничному пиру. Улицы вымели и вычистили, так что Рим блестел как новый. Горожанам раздавали зерно, хлеб, мясо. День возвращения Цезаря был объявлен государственным праздником. Во всех храмах ящики для пожертвований ломились от денег: люди благодарили богов за то, что они сохранили Цезаря. Труженики, уставшие от дневных забот, не ложились спать, а вместе с домочадцами ждали, когда трубы возвестят о прибытии Цезаря.

Брут, не спеша, ехал рядом с Юлием и поглядывал на светящийся вдали город. Рим раскинулся так широко, что Александрия по сравнению с ним могла показаться провинциальным городком. Рим лежал под ночными небесами яркий и сияющий — горожане постарались для Цезаря. Можно ли сделать больше, даже ради царя? Бруту было противно благоговение, с которым Октавиан взирал на сверкающий россыпью алмазов Рим. Все прочие, похоже, испытывали то же, что Октавиан, — от солдат до самого Юлия. Они возвращаются победителями, и поступь их горда. Брут не разделял ни их торжества, ни надежды. Что ему до этих стен? Он лишь человек, которому Юлий простил предательство. Люди будут указывать пальцами ему вслед и шептаться у него за спиной. Наверное, он опять встретится с матерью. Быть может, когда Сервилия увидит Клеопатру, она наконец поймет, что отвратило ее сына от старого друга. У Брута защипало в глазах, и полководец, устыдившись своей слабости, сделал глубокий вдох. Ему доводилось въезжать во многие города, и Рим — всего лишь один из них. Он вытерпел многое, вытерпит и сейчас.

Бруту казалось, что путешествие длится целую вечность. Юлий посетил сирийского царя, и тот принял его как равный равного и преподнес ему в дар оружие и драгоценные камни.

Клеопатра, опекаемая Цезарем, наслаждалась — она увидела, каким уважением пользуется консул среди подобных мелких царьков. Не скрывая гордости и восхищения, царица демонстрировала Птолемея Цезариона, бессмысленно пускающего пузыри. У повелителя Сирии было много детей, но он тоже почтил гостей знакомством со своим наследником — Иродом — и заставил сына поклониться римскому консулу. Юный царевич сильно волновался.

Брут оглянулся на повозку, в которой ехала царица. Повозка, запряженная быками, напоминала скорее роскошную спальню на колесах. Там же ехал и сын Клеопатры, оглашая ночь пронзительными недовольными криками.

Возвращение в Рим походило на своего рода грандиозный триумф. Претор Крита поцеловал Юлию руку и уступил ему на время пребывания на острове собственный дом. Солдаты ели и пили в покоях претора до отвала, но, правда, обошлось без скандалов и драк. Легионеры понимали важность своего положения; они — почетная стража, сопровождающая Цезаря и его сына. Бруту делалось тошно от их благоговения перед консулом.

Первое время он вообще поражался, что многие могущественные люди преклоняют колени перед Юлием, которого Брут помнил мальчишкой. Он помнил, как Юлий ссорился с Рением, препирался, точно сварливая старуха, с Каберой, как он ругался, плевался от злости или отчаяния. Всеобщее раболепие перед этим человеком просто непристойно. Ведь они его совсем не знают! Люди видят только консульскую мантию и покорные легионы. И никому не известно, что спрятано под этой личиной великого полководца. Юлий принимал почести с большим удовольствием, а Брута точил изнутри ядовитый червь.

Правда, в Греции, где Брута все хорошо знали, ему приходилось еще хуже. За год, проведенный в Александрии, Брут отвык принимать суровую правду. Он позабыл, как больно, когда отворачиваются друзья, когда люди презрительно усмехаются вслед, видя его рядом с Юлием. Там, в Греции, был и Лабиен — при нем Брут вернулся под крылышко бывшего командира. В темных глазах Лабиена читалась тайная насмешка.

79
{"b":"231350","o":1}