Погребальная церемония была такой шумной, что у римлян отнимался слух и звенело в голове. На каждой улице выли трубы, бренчали цимбалы. Горожане шумно ликовали, провожая своего фараона к богам. Вспоминая о последних ритуалах, свидетелем которых он был, Юлий не переставал удивляться. Клеопатра не настаивала на присутствии Юлия, и все же он пришел, понимая, что вряд ли представится другой случай увидеть таинства, связанные с погребением.

Жрецы приблизились к усохшей мумии фараона. С помощью железного тесла Птолемею раздвинули губы. Не будь у Юлия переводчика, все ему объяснявшего, римлянина потрясло бы такое надругательство над покойным. Юлия долго потом пробирал озноб, когда он вспоминал свистящий шепот египтянина.

— Осирис, восстань! — произнес жрец. — О царь, я открываю рот твой для тебя железом богов. Врата земного бога открыты. Ты можешь вознестись на небо и жить, равный, среди других богов.

Дым благовоний окутал маленькую фигурку, и, завершив последние ритуалы, жрецы вышли из гробницы и поспешили сообщить новость городу. Выход запечатали золотом, бронзой и медью.

И тут затрубили трубы, тысячи труб. Шум постепенно усиливался; в городе зажгли каждую лампу, каждый светильник. Александрия сверкала огнями — чтобы боги видели свет и знали: один из них готов подняться на небо.

Юлий смотрел на праздник смерти из окна царского дворца. Рядом стоял Брут. Октавиан и другие офицеры ушли в город — насладиться вином и женскими ласками. Сегодня всем все дозволено, и Юлию оставалось только надеяться, что в пьяном разгуле легионеры не учинят крупных беспорядков. Надежда невелика, но, впрочем, теперь это не его забота. Барка Клеопатры уже покачивалась на волнах, готовая плыть вдоль побережья. Людям Цезаря придется пока обойтись без него. Новость, сообщенная Клеопатрой, отодвинула остальное на задний план.

Глядя на город, в котором было светло как днем, Брут, оказывается, тоже думал об этой поездке. Он заметил необычайное волнение Цезаря, хотя и не догадывался, чем оно вызвано.

— Когда ты собираешься вернуться?

— До конца года, — ответил Юлий. — У легионеров есть где жить, и они заслужили отдых. Я отправил письмо Марку Антонию. Через месяц или около того он пришлет денег. Пусть, пока я плаваю, легионеры живут тут, пусть отъедаются и отсыпаются.

— Можно подумать, ты их не знаешь, — сказал Брут. — Нам пришлось наказать еще двоих — за попытку разграбить храм. Через несколько недель нужно будет отправиться в пустыню, а то они приберут все, что плохо лежит. Во всяком случае, после нашего возвращения заморские диковинки в Риме точно подешевеют.

Юлий усмехнулся, и Брут заулыбался. Самое плохое, казалось, забыто; силы возвращались к Бруту. Каждый день до восхода солнца они с Домицием целый час тренировались на тяжелых мечах. Прежней скорости, делавшей Брута непобедимым, у него уже не было, но руки опять стали сильными.

Вчера один центурион нагрубил ему, и Брут отвел его на тренировочную площадку и там избил до полусмерти. Юлию он об этом не рассказывал, но, скорее всего, Юлий и так знает.

— Октавиан бесится, что я снова в строю, — сообщил Брут. — А может, это из-за твоего плавания по Нилу. Не могу сказать, от чего он больше злится.

Юлий сердито покачал головой:

— Октавиан хочет, чтобы остаток жизни я продремал в сенате. Тем, кто помоложе, мы, наверное, кажемся стариками. — Юлий презрительно фыркнул. — И годимся мы только хлопать друг друга по спине да приговаривать: «А помнишь?..»

Брут смотрел на своего командира — такого подвижного и стремительного, загорелого почти дочерна. За месяцы, проведенные в Египте, Юлий стал значительно бодрее, однако своим воодушевлением он обязан вовсе не перспективе мирной жизни. И Юлий, и Брут десятилетиями терпели походы и лишения. А награда за это — всего лишь возможность отдохнуть. Ведь если бы Помпей не погиб или Риму угрожал бы Сулла, Юлий не стал бы и думать о поездке по Нилу.

Брут не мог любить по-прежнему человека, который простил его после битвы при Фарсале. И все же в Александрии он временами испытывал ничем не омраченную радость — Юлий, как и раньше, доверял ему командовать!

Полководец вздохнул про себя. Рим далеко, но нужно подумать о завтрашнем дне. Впереди еще много времени — постепенно люди забудут о его позоре, о его бегстве к Помпею. Юлий доверил ему командовать, а для легионеров это важнее всего. Пора заново начинать карьеру. В конце концов, Рим тоже выстроили побежденные, а не победители.

Брут не отводил взгляда от Юлия. Ему недоставало их прежней дружбы. Случались мгновения, когда казалось, что они понимают друг друга, как никто другой. А иногда его мучили прежние приступы болезненной ревности и гордыни. Со временем, вероятно, все станет проще.

— Египет — древняя земля, — неожиданно сказал Юлий, прерывая раздумья друга. — Здесь может быть второй Рим, другая столица империи. Я пока не совсем стар, и мне не поздно об этом думать. Впереди много дел, но на некоторое время я хочу обо всем позабыть и любоваться Нилом вместе с моей царицей.

Брут опустил голову, не зная, что сказать.

— Ты намерен взять ее в Рим? — спросил он.

— Думаю, да, — ответил Юлий, задумчиво улыбаясь. — С ней я заново родился. Если она будет рядом, я построю державу под стать империи самого Александра. И его город станет вторым сердцем моей державы.

Брут похолодел.

— Ты собираешься стать царем? Как Птолемей?

Юлий повернулся к другу, пронзая взглядом темных глаз.

— А как мне, по-твоему, называться? Я правлю Римом. А Рим правит всем миром.

— А что же с моей матерью? Бросишь ее так же, как Помпею? А Кальпурния? Разведешься с ней?

Юлий помедлил, не замечая, как нарастает гнев Брута.

— Об этом еще рано говорить. Когда вернусь — все улажу. Кальпурния, я уверен, не станет возражать.

— Зато сенат станет. Сенат не одобрит твоих планов, — тихо проговорил Брут.

Юлий рассмеялся:

— Они не посмеют спорить, друг. Они будут почитать и меня, и царицу. Я дам начало династии, которая возродит империю.

— Ты говоришь о своей дочери? — спросил Брут.

Юлий держался за каменный подоконник и сияющими глазами смотрел на город — так, словно был его хозяином.

— Не могу скрывать новость, Брут. Это выше моих сил. Я говорю о своем сыне — он скоро родится. Царица ждет ребенка, и ее предсказатели говорят, что она родит мальчика. — Юлий громко и радостно рассмеялся. — Это непременно будет мальчик. Должны же боги быть милосердны.

Брут слегка отступил. Терпение у него лопнуло. Никакая дружба не выдержит подобной гордыни. Даже здесь, в Египте, Юлий не насытил свое честолюбие. Теперь он явится в Рим, обуянный мечтами, которые и не снились его поверженным врагам. Ни Сулла, ни Катон, ни сам Помпей не заходили так далеко.

— А республика… — запинаясь, начал Брут.

Юлий покачал головой:

— Была хороша — в свое время. Я отношусь к ней с уважением, но свою службу она уже сослужила. Когда я вернусь в Рим, мы начнем создавать империю.

Нил нес барку царицы на юг, через орошаемые своими водами земли. Вспархивали в небо тысячи вспугнутых птиц, в воздухе висел громкий щебет. Шли на вечерний водопой стада, и между животными смело прохаживались белые цапли. Здесь, на Ниле, Юлию удалось сбросить с плеч груз многолетних забот. Много месяцев у него не случалось приступов, и он чувствовал себя здоровым и сильным. О далеком Риме консул не думал; мысли Юлия занимала Клеопатра.

Они занимались любовью, когда им приходила охота, днем ли, ночью ли. Вначале Юлию было трудно не обращать внимания на рабов, от которых их отделял лишь легкий шелковый полог. Клеопатра, с рождения привыкшая к присутствию слуг, подшучивала над смущением римлянина и поддразнивала его. Он не выдерживал, срывал с нее одежду и начинал покрывать тело поцелуями, и тогда смех царицы переходил в прерывистое дыхание страсти.

Шестнадцать весел — по восемь с каждой стороны — несли барку по водам Нила. Разрезая воду, их посеребренные лопасти играли словно брошенные в воду монетки.