Нил извивался по долинам и низменностям Египта, и не было конца этой реке. Временами Юлию казалось, что и плавание никогда не окончится.
Вечерами Юлий разговаривал с астрологом царицы — греком Созигеном, предсказавшим рождение мальчика. Первое время грека смущало внимание римского консула, но время шло, и они привыкли вести длинные беседы. Юлий жаждал получить от Созигена подтверждение того, что предсказания верны.
Вначале консул сомневался в правдивости предсказателей вообще, и все же его надежда постепенно перерастала в уверенность. Грек отличался острым умом, и Юлий беседовал с ним о многом — о движении планет, о сменах времен года, даже о календаре.
Созиген старался не показать, какого он невысокого мнения о системе римлян, и утверждал, что и египетский способ счисления дней в году имеет свои изъяны. По подсчету астролога, наиболее точное число — 365, а каждую четвертую весну следует добавлять еще один день. Юлий потребовал доказательств, и Созиген принял вызов. Он выкладывал на палубу перед собеседником исчерканные углем листы папируса до тех пор, пока от описаний движения планет у консула не зарябило в глазах.
В Риме было принято каждый год добавлять или отнимать дни — это решал верховный жрец, и простая и ясная система Созигена произвела на Юлия сильное впечатление. Консул сразу задумался о том, как бы принял сенат попытку ввести такой календарь в Риме.
Беременность Клеопатры становилась заметнее — она стала хуже переносить жару и в полуденные часы дремала в тени навеса. Юлию в это время оставалось только любоваться зловещими силуэтами крокодилов, затаившихся среди зарослей камыша в ожидании ибиса или теленка. Их молниеносные броски на добычу — единственное, что нарушало томный покой Нила. Поднимались и опускались серебряные весла, замирая лишь тогда, когда пурпурный парус наполнялся ветром. Когда жара была терпимой, Созиген развлекал Цезаря, рассказывая ему легенды. Удивительные истории овладевали воображением Юлия, и ему начинало казаться, что он тоже принадлежит этому проплывающему мимо краю, принадлежит его будущему.
Пользуясь предрассветной прохладой, Клеопатра искупалась; теперь рабыни одевали госпожу и покрывали ей черной краской веки, рисуя приподнятые уголки глаз. Юлий, обнаженный, лежал неподалеку и любовался привычным ритуалом. Присутствие рабынь римлянина уже не смущало, хотя он и отверг предложение Клеопатры насладиться их ласками. Правда, девушки, думал Юлий, не стали бы возражать. Рабыня, которая одевала царицу, не скрывала своего интереса к гостю, когда во время его купания омывала Юлия куском мягкой ткани. На ее высокую грудь лилось гораздо больше воды, чем на плечи Юлия, и она дразняще хохотала, видя, что римлянин не остался к ней равнодушен.
Было ли дело в жаре или в постоянном присутствии полураздетых женщин, но здесь, на Ниле, Юлий испытывал некий любовный подъем. Там, где вода была почище, он плавал, чтобы освежиться, а потом ловкие руки рабынь натирали его тело маслами. Кормили его словно племенного быка. Проводя рукой по животу, Юлий чувствовал свои окрепшие мышцы. После долгих лет войны тихое полусонное существование было для него как свежая вода для пересохшего горла. Хотя и здесь, любуясь восходом, он помнил, что не может отдыхать бесконечно. Где-то в глубине души по-прежнему жила лихорадочная жажда действовать. Рим ждет, и не думать о нем консулу с каждым днем становилось все труднее.
Юлий зачарованно смотрел на растущее чрево царицы, в котором был его сын. Наконец Клеопатру окутали тончайшим полотном, сквозь которое просвечивали ее ноги. Она подошла к возлюбленному и подняла брови, увидев его счастливую улыбку. Ласково спросила:
— Ты так и будешь ходить раздетый?
Юлий хмыкнул:
— Я любовался тобой и боялся, что вдруг проснусь в своем военном шатре от воя боевых труб и криков центурионов.
Клеопатра не улыбнулась в ответ. Ей часто приходилось слышать, как Юлий кричит во сне, и, просыпаясь, она видела искаженное от боли и гнева лицо. Сам он своих снов не помнил или не придавал им значения. Царица скользнула взглядом по многочисленным шрамам и сказала:
— Одевайся, Цезарь, и пойдем. Я хочу кое-что тебе показать.
Юлий хотел о чем-то спросить, но Клеопатра прикрыла ему ладонью рот и ушла. Расторопные рабыни тотчас бросились его одевать. Он, вздохнув, подчинился и знаком велел подать самые легкие одежды.
Выйдя на палубу, Юлий увидел, что барка направляется к берегу. Почти к воде спускался небольшой городок, похожий на все небольшие города в этой стране. О деревянную пристань плескалась темная вода. С криками пронеслась стая диких гусей. Дорожку, ведущую от реки, устилал свежесрезанный тростник. На берегу стояло множество людей в разноцветных праздничных одеждах, и Юлию казалось, что все глаза устремлены на него. Он в растерянности повернулся к царице. Гребцы тем временем подвели судно к причалу, и вскоре на борт опустили сходни — такие широкие, что по ним мог бы пройти строй легионеров.
Появилась Клеопатра и стала спускаться с барки. Люди на берегу опустились на колени, касаясь головами земли. Громко застучали барабаны. Царица взглянула на Юлия, и он узнал холодные черты повелительницы, которая остановила сражающиеся армии. За последние недели консул отвык носить меч, и теперь его рука хватала пустоту. Юлий последовал за царицей; под ногами громко затрещал тростник. Когда он поравнялся с Клеопатрой, она повернула к нему голову и улыбнулась:
— Мне хотелось, чтобы ты это видел.
Сзади заняли свои места десять телохранителей царицы. Она вместе с Юлием шла мимо коленопреклоненных мужчин и женщин, и он увидел, что толпа тянется через весь город.
— Откуда они узнали о твоем приезде? — озадаченно пробормотал Юлий.
— Сегодня годовщина моего восхождения на трон, — ответила Клеопатра. — Поэтому люди знали, что я приеду.
Город был чистым и ухоженным, но опустевшим — ведь почти все жители стояли на дороге, приветствуя царицу. Иногда она протягивала руку и прикасалась к тому или иному человеку, в глазах у людей стояли слезы восторга и благодарности.
Дорожка, выложенная тростником, уперлась в небольшую, чисто выметенную площадку. Телохранители пошли вперед — проверить здание из розового мрамора, светившееся под лучами утреннего солнца. Здесь царила сверхъестественная тишина, и Юлий вспомнил заброшенную испанскую деревушку, куда однажды заехал с Сервилией. Там стоял он перед статуей Александра, и теперь, на земле великого царя, это воспоминание застигло Юлия врасплох. Мысленно он вернулся к тому, чего с тех пор лишился. В Галлии и Греции он утратил последние остатки своей молодой наивности. Быть может, проливая слезы над головой убитого Помпея, Юлий оплакивал себя? Он вспомнил юношу, которым был когда-то и который казался чужим и далеким, как покойный отец, как Марий, как Тубрук и прочие бледные тени из прошлого. Сколько воспоминаний о трагических событиях спрятано в самых глубинах сознания! Однажды в детстве Юлий выкопал для часто избивавшего его Светония волчью ловушку, а потом позволил ему выбраться. Если бы эта история случилась сейчас, Юлий без колебаний убил бы врага.
Отчего же тяжесть на душе? От гнета прожитых лет или от вечной необходимости принимать трудные решения? Юлию приходилось отступать, чтобы спасти войско ценой жизни отдельных воинов. Он приказывал лекарям лечить только тех из солдат, кто не безнадежен. Он послал в лагерь Помпея отличных, храбрых солдат, хотя и знал, что они не останутся в живых, передав диктатору его слова. От таких поступков остывает душа, и победы уже не приносят радости. Душу Цезаря не могло согреть даже жаркое солнце Египта. Зато смогла Клеопатра. У Юлия почему-то защипало глаза.
Телохранители вернулись, и Юлий с Клеопатрой медленно вошли в прохладный сумрак здания. Под высокими сводами их шаги отдавались гулким эхом. Это был, видимо, какой-то храм, и Юлий не понимал, зачем его сюда привели. Стены украшали рельефы из звездчатых агатов, и темные прожилки в камне напоминали кровеносные сосуды. Неожиданно Юлий, к своему удивлению, услышал кошачье мяуканье. Он стал озираться, не понимая, откуда этот звук, и тут же появилось не меньше десятка кошек, которые направились к царице.
