Командующий выказывал уверенность, которой на самом деле не испытывал. Он действительно сделал все возможное, чтобы ослабить дисциплину греческих легионов. Все и каждый слышали, что консул предложил Помпею, и за теми, кто пытался дезертировать, вскоре последуют другие. Диррахий возвращен Помпею целый и невредимый, как и семьи сенаторов. Это тоже должно убедить греческих легионеров, простых честных людей, живущих вдали от интриг власти и происков политиков. Если бы Юлий мог выступить перед ними — ему хватило бы часа! До сих пор удалось лишь посеять сомнения в сердцах воинов, и Цезарь сильно надеялся, что беспощадность Помпея ему же и повредит.

Вид бесчисленного воинства напугал бы любого, но в Юлии только разгорелась ярость. Помпей, обладая такими силами, кажется, уверен в победе, однако те, кого он ведет, не принадлежат ему. Это солдаты Рима, которые выполняют свой долг, как они его понимают. А галльские ветераны — солдаты Цезаря и идут за ним.

Юлий посмотрел на своих солдат, шагающих к югу. Догнать их верхом ничего не стоит, и он задержался, желая получше разглядеть неприятеля. Такая многочисленная армия не могла не внушать некоторый трепет. Противник потихоньку приближался — виднелись трепещущие знамена, в лучах закатного солнца сверкали бронзовые орлы. Можно залюбоваться, не будь это неприятель. Несмотря на военный опыт, Юлию не доводилось видеть столь огромное римское войско, и теперь он волновался. Правда, армия гельветов была гораздо больше, но здесь шагали римские легионеры — люди одной с ним крови, в таких же, как на нем, доспехах. Повторяется старая история.

Убивать римлян — все равно что убивать родных братьев, и еще долгие годы после окончания войны Юлию придется вспоминать о ней с горечью. Легионеры Десятого не пощадят неприятеля.

— Мы справимся, — заявил Юлий. Октавиан поднял глаза на своего начальника — тот улыбался уголками рта. — Солдаты Помпея знают, что их командующий проворонил Диррахий. Они видели, как оплошал диктатор, когда остановил атаку Лабиена. Они не пойдут на смерть за таким полководцем. Поэтому, Октавиан, неприятель слабей нас.

Колонна подползала ближе. Пора уезжать, скоро сюда доберутся вражеские лазутчики.

— Я жду тебя, Помпей, — сказал Юлий так тихо, что Октавиан едва расслышал.

До них уже долетали пронзительные звуки горнов.

— Нужно ехать, — напомнил Октавиан.

Юлий не пошевельнулся, и Октавиан с тревогой наблюдал, как всадники пришпорили коней и устремились прямо к ним.

— Господин, нам пора.

— Их слишком много, Октавиан, — посетовал Юлий. — Чтобы выстроить такой же фронт, как у них, нам пришлось бы растянуться тонкой цепочкой. Но мы пришли сражаться. Для этого мы пересекли когда-то Рубикон. Больше нам идти некуда. Найди мне место, где мы можем закрепиться, и мы их обязательно разобьем!

К облегчению Октавиана, Юлий сел в седло и взял поводья. Октавиан вскочил на своего коня, и они галопом помчались от приближающихся вражеских всадников; рядом с ними неслись их длинные тени. Несколько всадников скакали за ними с милю, потом повернули назад, трубя в горны. Резкие звуки, казалось, выражали угрюмое разочарование.

В воздухе разорвалось громкое «стой!», и Брут резко дернул поводья. Далеко впереди двигались легионы Цезаря. Каждую милю, не пройденную сегодня, завтра придется наверстывать. Забавно: до чего же хорошо Брут знает солдат, которые шагают там, впереди. Много лет он сражался вместе с ними. Помнит их обычную походную болтовню и в глубине души даже скучает без бывших товарищей. Но это позади. Где-то там — Юлий, и, когда все кончится, Брут увидит его мертвым.

Брут жаждал битвы. Он нервно всматривался в холмы, и солдаты старались держаться подальше.

К тому времени как возвели стены и выкопали рвы, на землю опустилась ночь, пришлось зажечь лампы. Помпей приказал возвести один большой лагерь, и вот, будто по волшебству, в диких полях вырос настоящий город.

Греческие легионеры натачивали поострее клинки и молча ужинали, сидя вокруг костров. Многие решали, как распорядиться своим имуществом; грамотные за несколько монет записывали завещания товарищей.

Никто этой ночью не смеялся, и Бруту стало немного не по себе. Их много больше, чем врагов, они должны бы уже охрипнуть от бахвальства. Никто не кричал, не пел, словно всех охватило уныние.

Стремительным шагом Брут подошел к Сенеке, который, уставившись в огонь, задумчиво дожевывал кусок мяса. Легионеры, теснившиеся у огня, раздвинулись, и Брут со вздохом сел и огляделся. Повисло неловкое молчание. Брут гадал, о чем тут говорили до его прихода.

— Веселая компания, ничего не скажешь, — обратился он к Сенеке. — Я-то думал, кто-нибудь хоть песню споет.

Сенека улыбнулся, однако ничего не сказал, и Брут удивленно поднял брови:

— Я для вас немало постарался. Раздобыл для вас галеру. Доставил в Грецию. Потратил столько времени и сил, стараясь вас обучить. И что же? Может быть, кто-то из вас почистил, например, мне доспехи? Или поделился, просто из благодарности, небольшой частью жалованья? Никто. Или хоть раз предложил мне выпить с вами вина?

Глядя на полководца в серебряных доспехах, Сенека глупо хихикнул:

— Не хочешь ли выпить с нами, господин? — Он потянулся к лежащей позади него амфоре.

— Нет. Совершенно, — ответил Брут, забирая чашу с вином из руки своего соседа. Легионер в удивлении захлопал глазами. — Ведь вы понимаете, что мы победим, — произнес Брут, поднимая чашу и чокаясь с Сенекой. Сенека молча выпил. — Куда Цезарю деваться, если на него нападет наша кавалерия? Он побежит скорее, чем течет пролитое молоко. Слышали, как они удирали от Лабиена? А если мы будем наступать всей армией?

Сенека неохотно кивнул, однако немного оживился.

Когда Брут узнал о бегстве своего бывшего легиона, то не сомневался: это тщательно спланированная ловушка. С первыми лучами солнца он выехал из лагеря проверить следы и не нашел и намека на то, что ночью здесь прятались крупные силы противника. Брут едва поверил своим глазам и даже немного обрадовался — ведь под его командованием Третий ни разу не бежал. Видно, Юлий разучился водить солдат в бой.

Допивая вино, Брут сунул руку под нагрудник и достал мешочек с игральными костями. Не глядя, взял две штуки и бросил в пустую чашу. От стука, словно по волшебству, люди оживились, лица их потеплели.

— Ага, зашевелились! — добродушно говорил Брут. — Сыграем немного, а потом на боковую, а? Думаю купить себе нового коня, а деньжат маловато.

Когда часом позже Лабиен проходил мимо, Брут уже стал душой компании. На крики и смех собрались любопытные; у соседних костров тоже началась игра. Увидев, как Брут, откровенно радуясь удаче, сгребает столбик монет, Лабиен ухмыльнулся. Постояв немного, он отправился дальше вдоль всего лагеря, конец которого терялся во тьме.

Поднявшись на рассвете с постели, диктатор послал за лекарем. Живот у него затвердел и вздулся, до кожи было больно дотронуться. Стиснув зубы, Помпей заставил себя негнущимися пальцами ощупать опухоль, но едва не задохнулся от боли. Позволить лекарям прооперировать? По ночам выдавались минуты, когда Помпей в полном отчаянии хотел сам воткнуть в себя нож. Выпустить острым лезвием весь гной и смрадный воздух, от которого вздувается живот. А утром приходилось вставать, заставлять себя одеваться, стягивать живот полотном, чтобы никто ничего не заметил.

Помпей провел рукой по лицу — после ночных мучений оно покрылось испариной. Глаза болели и слипались, и Помпей яростно тер их, ненавидя собственное тело за то, что оно отказывается ему служить. Командующий сидел на краю походной койки, согнувшись от боли. Вошел лекарь и, увидев его бледность, нахмурился. В мрачном молчании положил сумку и подошел к пациенту. Опустив прохладную ладонь ему на лоб, лекарь покачал головой:

— У тебя лихорадка, господин. Ты не замечал крови в своих испражнениях?

— Делай лекарство и убирайся, — оборвал Помпей, не открывая глаз.