— Вот и хорошо, — безразлично пробормотал он. — Я просто не ожидал, что Брут тебе доверится.

— Он мне доверился, — сказала Юлия. — А я доверяю тебе. Сохрани жизнь моему мужу, если он окажется в твоей власти. Я сделала выбор, отец. Ведь если победишь ты — вы оба останетесь жить.

Юлия с мольбой глядела на отца, а у него не было сил сказать ей, что Брут — предатель. Это ее убьет.

— У нас несколько месяцев обсуждали, как великодушно ты поступил под Корфинием. Ты ведь можешь отнестись так же и к моему мужу.

С бесконечной нежностью Юлий взял дочь за руку.

— Хорошо. Если это будет зависеть от меня, Помпей останется жить.

В храме Юпитера было не теплей, чем на улице. Когда Юлий вошел, у него изо рта клубился пар. Его воины деловито топали по храму и вставали вдоль стен.

Юлий шагал по центральному проходу к огромной белой статуе Юпитера; стук подкованных сандалий разносился по всему залу, и шум постепенно стих.

Жены и дети сенаторов щурились от яркого света факелов. Спешно приведенные сюда под вооруженной охраной, они походили на толпу беженцев. Те, кому не хватило места на скамьях, сидели на холодном мраморном полу. При виде полководца, по милости которого они сюда попали, всех охватил новый приступ страха.

Юлий не обращал ни малейшего внимания на их пристальные взгляды. Перед статуей Юпитера он остановился и опустился на одно колено, склоняя голову. Консул пытался сосредоточиться и прогнать беспокойство, вызванное рассказом дочери. Брут — опытный соблазнитель; совершенно очевидно, что Юлия полностью в его власти. Какое бессердечие — впутывать ее в подобные дела! Правда, Юлий отдал ее в жены Помпею, не испытывая угрызений совести. Но он ее отец и имел право распоряжаться дочерью.

А теперь, как полководец, Юлий обдумывал полученные сведения. Брут рисковать не любит, и, возможно, этим удастся воспользоваться. Впрочем, и как отец, и как полководец Юлий так злился, что едва мог рассуждать спокойно. От горьких мыслей его отвлек чей-то хриплый голос:

— Теперь ты прикажешь закрыть двери и поубивать нас?

Юлий вскинул голову и поднялся на ноги. Он узнал Теренцию, супругу Цицерона. Вся укутанная в черное, с острыми чертами лица и пронзительным взглядом, женщина напоминала ворону.

Услышав ее слова, некоторые дети от страха закричали, и у Юлия заложило уши, но он сумел выдавить вежливую улыбку.

— Госпожа, я римский консул и не воюю с женщинами и детьми, — холодно произнес он. — Вы находитесь под моей защитой.

— Значит, мы заложники? — продолжала Теренция. Голос у нее был пронзительный. Цезарь даже удивился — что в ней привлекло Цицерона?

— Только на одну ночь. Мои люди постараются устроить вас по возможности удобно.

— Что ты собираешься делать, Цезарь? — Теренция прищурилась. — Помпей никогда тебе этого не простит, разве ты не понимаешь? Диктатор не успокоится, пока не перебьет всех твоих солдат.

В Юлии начал закипать гнев.

— Замолчи! — резко оборвал он женщину. — Ты ничего не понимаешь в наших делах. — Юлий почти кричал. — Оставь угрозы для своих товарок. Мои солдаты сражаются потому, что любят Рим и любят меня. Не смей говорить о них!

Юлий увидел испуганные лица детей и женщин, и ему стало стыдно. Он позволил слабости одержать над собой верх. Огромным усилием воли, сжимая за спиной дрожащие руки, Юлий овладел собой.

Теренция упрямо задрала подбородок.

— Так вот ты каков, Цезарь! — презрительно бросила она. — Пронзая врага мечом, ты считаешь, что поступаешь прекрасно. Мясник, наверное, тоже может слагать песни о свиньях, которых закалывает.

Какая-то женщина пыталась ее успокоить, но Теренция стряхнула ее руку.

— Не забывай, Цезарь, — ты здесь потому, что сам захотел. Ты мог вернуться в Галлию вместе со своей армией, которая тебя «любит». Если бы ты дорожил своими солдатами, то постарался бы сберечь их жизни!

Все вокруг замерли. В воздухе повис страх. По бледному от гнева лицу Цезаря Теренция поняла, что зашла слишком далеко. Она молча кусала губы, глядя куда-то вбок. После долгой паузы Юлий заговорил с яростной убежденностью:

— Солдаты всегда гибли и будут гибнуть! Однако они отдают свои жизни, потому что понимают гораздо больше, чем ты, женщина, в состоянии понять. Мы творим будущее, именно так! Мы не хотим царей. И мы здесь для того, чтобы восстановить республику — ради тебя, ради наших граждан в Испании, Греции, Галлии. Это достойная задача. Подумай, что отличает нас от диких племен Галлии или греков? Мы тоже едим, спим, мы занимаемся торговлей. И все же есть и нечто иное, более важное, чем красивые вещи или золото. Более важное, чем семья, которую нужно содержать. Ты смеешься — видно, не понимаешь: рано или поздно человек должен поднять голову и сказать: «С меня хватит!»

Теренция, вероятно, ответила бы, но окружающие ее женщины сердито зашикали. Она умолкла и больше не поднимала на Юлия глаз.

— Если у вас есть разум, — продолжил он, — передайте сенату, что в Греции у меня только один враг, и я предпочел бы отправить его в ссылку, а не вести войну. Диктатор отверг мое предложение. Я могу быть великодушным — в Корфинии я это доказал. Пусть сенаторы не забывают, что я стал консулом по воле тех же людей, которые избрали их. Рим — на моей стороне!

Юлий посмотрел на недоверчивые лица и уже спокойнее продолжил:

— Солдаты доставят вам необходимое, в разумных пределах, разумеется. Я буду на стенах города и сообщу вашим мужьям и отцам, что вы в безопасности. Я все сказал.

Не говоря больше ни слова, консул повернулся и стремительно зашагал к центральным дверям храма. От усталости у него болели глаза; Юлий испытывал страстное желание повалиться на мягкую постель. Некоторое время он продержится, а потом измученная плоть просто откажется повиноваться. Не хватало еще свалиться в припадке в такое ответственное время. Юлий идет по лезвию меча, и один неверный шаг может принести поражение.

Цезарь поравнялся со своими охранниками, и его центурион, поймав взгляд командира, быстро кивнул — он все слышал и все понял. Юлий натянуто улыбнулся в ответ и вышел в холодную тьму. До рассвета много времени, и город в страхе затаился: по улицам ходят захватчики!

Глядя на стены города, Помпей был благодарен темноте, что может скрыть свои чувства — командующим владело отчаяние. Он почти выгнал Лабиена, едва удерживаясь в рамках приличия. Их армия не успела достигнуть Диррахия и помешать Цезарю войти в город, и диктатор пребывал в ярости.

Желудок терзала такая боль, точно Помпея кто-то поедал изнутри. Растворенный в молоке мел, который раньше помогал, теперь почти не приносил облегчения. Помпей прижал к животу кулак и тихонько застонал. Прежде чем выйти, он вытер салфеткой кровь с губ и с ужасом и отвращением разглядывал пятна, алеющие на белой ткани. Собственное тело отказывается ему служить. Помпей сжал пальцами живот, как будто хотел силой выдернуть из себя болезнь. Сейчас нельзя позволить себе хворать. С каждым днем ему все хуже, а требования сенаторов все суровее — словно они учуяли слабость диктатора и готовы разорвать его на части.

Только благодаря надежной охране Помпею удавалось спасаться в своем шатре от Цицерона и прочих сенаторов. Какой толк в новых спорах и пререканиях? Помпея раздражала сама мысль о том, что нужно быть любезным с этими перепуганными людишками, которые беспрестанно ноют об оставленных женах, рабах…

Неизвестно еще, что сделает Цезарь с захваченным городом. Одно ясно: припасы отправятся в ненасытные утробы его солдат. Когда неприятель взял Диррахий, Лабиен бесстрастно доложил Помпею об их собственных запасах продовольствия. Диктатор возблагодарил богов за то, что проявил предусмотрительность и перевез значительную часть съестных припасов еще до начала войны. По крайней мере, воины Помпея не будут голодать, пока галльские легионеры лакомятся солониной и патокой.

Раздался топот копыт, и из темноты появилась расплывчатая фигура Лабиена. Помпей с трудом выпрямился ему навстречу, опуская руку. Боль в животе усилилась, но Лабиен ничего не должен заметить.