— Нас мало! Нас очень мало... — горестно вздыхал Елыгай. — Когда-то кочевья покрывали все великое поле — Дешт и Кыпчак, а теперь видишь: мы встретились, как две песчинки в реке. Я видел твоих воинов — большинство из них люди других народов.

— Да, — сказал Ермак, — только пятнадцать человек моей станицы.

Атаманы, разомлевшие от сытного обеда, уснули, откинувшись на подушки, понимая, что опасности нет, что попали к своим, а Ермак и Елыгай все говорили и говорили.

— Ты — великий воин! — говорил Елыгай. — Ты победил самого сильного хана, оставшегося от Золотой Орды, — врага нашего чингизида Кучума, ты настоящий сибирский князь! От тебя должен начаться новый народ! Мы должны снова поставить наши бунчуки от великой реки до Ала-тоу. ■

Старик поднялся и, взяв атамана за руку, повел его в другую избу, что-то шепнув по дороге пожилой женщине, наверное, жене.

Там тоже был накрыт дастархан, и они сели на кошму. Скрипнула дверь, и Ермак обмер.

В дверях стояла девушка. Ермаку показалось, что воскресла его Настенька-Насто.

— Это моя дочь! — сказал Елыгай. — Я хочу, чтобы она стала твоей женой.

Девушка чуть повернула голову, и Ермаку показалось, что в дверях стоит его мать, такая, как приходила в его снах; такая, какой была она там, в северном селении, почти полвека назад.

— Сколько ей лет?

— Шестнадцать. Я давно собираюсь ее выдать замуж, но жениха, достойного нашего рода, нет — сары-чиги. И тут Бог послал тебя.

— Я — старик! — сказал Ермак. — Я довершаю пятый десяток...

— Ну и что? — сказал Елыгай. — У тебя еще может быть много сыновей. Они вырастут, и у них будут сыновья, и мы снова отвоюем Старое поле и будем жить, как прежде.

— Нет, — сказал Ермак. — Раньше я тоже этого хотел. Но Господь взял к себе моих детей и мою жену. С тех пор я не прикасаюсь к женщине.

— Это неверно! Нужно иметь много сыновей-воинов!

— Нет, — сказал Ермак, словно отряхивая сон. — Господь ведет меня по другому пути. Он говорит мне что-то другое...

— Что?

— Я не знаю. Я — великий грешник и не слышу голоса моего Господа.

— Ты же не монах! Женись!

— Нет! — сказал Ермак. — Я дал обет. И Господь ведет меня, я знаю! Прошу тебя, — сказал он Елыгаю. — Пусть твоя дочь уйдет. У меня сейчас разорвется сердце — мне кажется, что это моя мать и моя жена поднялись из гроба и стоят здесь.

Девушка вышла, будто растаяла. Ермак сдавил ладонями голову; у него мелко стучали зубы.

— Прости, коли обидел тебя, — сказал он Елыгаю.

— Нет, — ласково коснувшись его плеча, сказал старик. — У тебя другой путь. Ты — князь сибирский.

Немного успокоившись, Ермак попытался объяснить:

— Не может один народ наследовать землю. Но разные народы живут на ней. Они уходят и рождаются, сплетаются и расходятся, рождая новых людей и новые народы. И пытаться возродить ушедший народ — это все равно, как ждать, что родит старая женщина...

— Но Сарра, жена Авраама, родила... — сказал Елыгай.

— Эх, Старца-то нет... — вздохнул Ермак. — Он бы объяснил. Я думал над этим... Сарра родила сына, в роду которого появился Спаситель. Она родила светоч миру.

— Ты — князь! — сказал уверенно Елыгай. — Ты — князь сибирский истинный! Ты и говоришь, как князь, и думаешь, как князь.

Когда казаки садились на струги, весь род Елыгая вышел на берег. Речной ветер раздувал и качал на древках белые и черные бунчуки с хитрой золотой оплеткой, плескал крыльями шелковых башлыков. Трепал шали на головах женщин. Ермак обнял Елыгая. Старик был торжественен и строг.

— Прости, коли что не так... — сказал атаман.

— Прости и ты нас, князь сибирский, Ермак Тимофеевич, — четко выговорил Елыгай, а когда струги отчалили, громко крикнул: — Да славится Ермак сын Тимофея из рода сары-чиги, князь Сибири! — и взмахнул булавой.

— Хурра... Хурра... Хурра!.. — трижды прокричали воины.

— Ты чо, батька, правда, что ли, князь? — спросил недоуменно Мещеряк, поравнявшись со стругом Ермака.

— А то как же! — сказал атаман. — Чего там князь — бери выше — салтан! А вы, сукины дети, мне чести не оказываете!

Казаки на стругах заржали.

— Ну вот! — облегченно вздохнул Гаврила Ильин. — А то уж я напужался, ей-бо... Князь! Не дай нам Бог! Вона уж одного князя схоронили, Болховского-то... А теперь и ты, батька, вдруг — князь!

— А тута у кого два барана — тот и князь, — перевел на шутку Ермак.

И только вечером, когда глуховатый его родак и станичник Сарын грустно сказал: «Стало быть, нет ее, страны Беловодья!» — хлопнул его по плечу:

— Царствия Небесного в сем мире земном нет! А страна Беловодье — вот она! Ты что, не видишь? Тебе Господь в удел такую державу дает, что и пределов у нее нет, а ты все нудишься...

— Эй, князь! — кричали Ермаку казаки. — Иди к нашему казану кашу исть!

— Такое толоконце и Царь не едал! Юродивый энтот старик цельный мешок крупы отвалил!

Долго балагурили по поводу княжеского титула, что присвоил атаману чудной старик. Не смеялись только Ермаковы станичники, молча укладываясь на берегу в пологе, плечо в плечо, и во сне не снимая сапог и оружия. Ермак лег на струге, задремал под мерное покачивание и вскинулся от истошного крика: «Сполох!»

Еще не вполне понимая спросонок, что произошло, он лапнул бердыш и, уже стоя одной ногой на борту струга, глянул на берег. Хорошо видимые в лунном свете от леса, густо бежали татары. У бортов стругов катались клубки тел. Резались молча, без стрельбы. Поздно было стрелять, да и нечем.

— Станичники, слушай меня! — загремел Ермак во всю силу легких. — Мещеряк, отсекай от лесу. Гаврила, дави к реке... Казаки, за мной! — И, перехватив бердыш в обе руки, прыгнул прямо с борта на татарина, особым приемом отбивая вверх его копье и пяткой кованого сапога попадая точно в грудь. Нападавший икнул и рухнул навзничь. Тупиком бердыша Ермак отбил саблю второго татарина, и, будто в плясе сев на присядку, крутанул бердыш над головой, рассекая татарина по ребрам.

Со стругов прыгали казаки и, вертясь волчками, секли направо и налево бердышами, саблями, превращая в смертоносное оружие и древки, и тупики копий. Держась друг от друга на расстоянии, чтобы своих не задеть, ермаковцы отсекли татар от стругов и стали теснить сбившихся кучей нападавших к лесу.

Татары пятились, выставив перед собой копья, прикрываясь коваными щитами. От леса к ним бежала подмога, но дорогу ей пересек Гаврила Ильин со своим отрядом. Казаки ударили нападавшим во фланг. Зачавкали топоры, зазвенели о кольчуги и шлемы сабли, звериный предсмертный рык повис над берегом.

Размахивая калдашами — круглыми гирями на ремнях, проламывался через татар Мещеряк. За ним, исполосованный ножами, в струях крови, бился, не чувствуя боли, Шантара. По земле ползали умирающие, сидел, качаясь, с раздробленной головой, из которой тек мозг, богато одетый мурза. Вот он застучал зубами и повалился на спину.

— Все, — сказал, идя навстречу Ермаку, Мещеряк, весь, как мясник, забрызганный кровью и мозгом. Прямо в сапогах, не раздеваясь, он пошел в Иртыш — отмываться.

— Стройтесь — считайтесь! — приказал Ермак.

Казаки, кто на берегу, кто поднявшись в струги,

начали перекличку.

— Якуня!

— Здеся я.

— Авдул!

— Тут.

— Сарын!

— Я!

— Айдар!.. Где Айдар? Айдар!

— Да здеся я!

Здеся, дак чего голосу не даешь?!

— Да мне татарин чуток горло не сломал!

Зарезанных было пятеро. Это были дозорные, которых врасплох захватили нападавшие татары. Отошли на средину реки, но с рассветом вернулись. Обшарили татар. Оглядели их внимательно. Человек с тридцать...

— Какие-то новые татары-то! — заметили разницу. — Черные какие-то, раскосые. Не то что наши!

— Каки они тебе наши! От этих наших зараз к своим на тот свет уберешься.

— Кто ж это такие?

— Барабинцы! С юга!

— Неужто Кучуму помочь пришла?

— Пришла не пришла... А без огненного припасу

совсем друга песня! Не гожая така музыка!